Дежавю (сборник)

Алексей Аистовъ

Литературное имя

Откройте эту книгу, если вы любите блестящий Санкт-Петербург. Если вы готовы окунуться не только в главную его артерию – Невский проспект, но и понять откуда истекают ручейки его могущества. Мир многолик. Эта книга – поиск истоков, поиск ответов, поэтому может кому-то показаться, что стихотворения выстроены по определенному сюжету. Да, по сути – все слагаемо…

Не открывайте эту книгу, если она опасна тем, кто давно утонул в жизни размеренной и пустой.

Автор долгие годы работал в Большом театре. Имеет звание «Заслуженный артист Российской Федерации». Печатался в альманахах «Российский колокол», «Атлант», в киевском международном сборнике «Артелен» и в других журналах, альманахах. Член Российского союза писателей.

Книга понравится тем, кто любит читать поэзию медленно.

Алексей Аистовъ

Дежавю

© Степанов А. И. 2018

Невская першпектива

«…красота – не прихоть полубога

А хищный глазомер простого столяра».

    Осип Мандельштам

«Не красиво, а правильно, —

так говорил

математики школьный учитель. —

В непреклонную стройность небесных стропил

с этим взглядом надёжным входите…»

Так разносишь по миру, что видел уже,

что расставилось в ряд соответствий

Петербургу, впечатанному на душе

кодом юношеских геометрий…

Так холодною поступью в такт красоты

осмысляются жизни мотивы,

что упрятаны зодчими в нить прямоты

Невской вытянутой першпективы.

Грузинский чай

Мы пили на кухне грузинский чай,

старушки две в белом, на стуле кошка,

слетались истории невзначай

к вечернему сумраку понемножку.

Всё было, как водится: чей-то муж,

пропавший во времени, слухи, связи, —

и я за рассказами точно уж,

уж точно забылся в глухой осаде.

Как вдруг из беспамятства слух восстал,

не веря спросонья… – Одна лепечет,

что в Смольном училась. Какой-то бал…

Другая кивает, лишившись речи.

И серые стены бесцветных дней

на миг расступились навстречу правде

такой невозможной… Блистала тень

в скупом от величия Ленинграде.

Советская кухня, грузинский чай,

тоска по углам отслоилась в сгустки.

Слова ино-странные бормоча,

старуха ревела совсем по-русски.

Петербургская грустная песня

(прогулка с музой)

Мы пройдёмся с тобой вдоль каналов,

где плутали по множеству раз,

не ища ни конца, ни начала,

где по-прежнему вьюжит сейчас.

Там снежинки, под блеск вдохновения,

жалят щёки, как вспышки-стихи,

выжигая следы песнопения

на подстрочник холодной зимы.

Я целую тебя. Ты, как можешь,

отторгаешь приливы любви,

О, лазурь поднебесного ложа

в сладкогласье промозглой Земли.

Петербургская грустная песня.

Чтобы вспыхнуть сумела зола,

ты уводишь меня в занавесье

смутных окон колодца-двора.

Там рождаемся мы, умираем,

открывая скрипучую дверь

в то, что в вечер припомнилось с чаем,

что давно в каталоге потерь…

Ноябрь седьмого трибунной строкою

Ленинградский вокзал не похож на Московский,

там в буфете средь хмурых, отнюдь не приезжих,

в ребус трещин стола, в грань сомнительной стопки

к полуночью всегда я светлёхонький брежу…

Этот длинный роман, ну, почти как толстовский,

в переводе моём несуразен, как правда…

Мой сосед, осерчав, но премилый чертовски, —

бутерброд с колбасой и селёдочный запах

предложил отвести под пол литра к артистке

всем известной… и мне.

– Загудим деньрожденье:

не дано сочинять, пусть советские диски

препарируют вкус времяпрепровождения…

Одиночеству в пасть

(прямо в краснознамённую,

в ту, где верили, гнулись, иль просто толпою

для чего-то срослись в телеутро казённое

на ноябрь седьмого трибунной строкою)

мы смотрели на кухне в хмельном безразличии.

Было утро. Противно. Когда расходились,

той актрисе взбрело лунный взгляд Беатриче

мне за дверь спешно бросить из скромной квартиры…

И его я унёс. И кусались повсюду

кумачовые флаги. С грудными бантами

по кричалкам разбились без-умные люди

среди Чуда проспектов, как сны из Италии…

Петербург! Ты как эхо с созвездия Данте,

где любовь, как мираж, но с надеждой на вст