Сенечка

Они не дрались, но не упускали возможности задеть друг-друга лапой. Причём Сеня-наш кот, живущий с нами уже порядочно времени, цветом забелённого кофе в полоску, как бы говорил другому нашему котику Боне, которого мы взяли в приюте, дескать знай своё место. А Бонифаций так звали нашего лорда-британца, втягивал голову, кстати довольно большую, и отвечал, а я что, я ничего. Сенечка был простой дворовый кот от нашей кошечки и соседского кота, встречал меня с работы, ложился на спину и катался по земле. Я брал его на руки и нёс домой. Это был, как бы ритуал нашего общения. Кот был своеобразный, не простой. Мог мгновенно заскочить на высокую яблоню, а потом там мяучить, слезать-то труднее. А как он лечил нас. Всегда ложился именно на больное место и нам под его мурлыканье, помогало, боль утихала. Боню мы взяли взамен умершего котика Марсика для Сени, вдвоём как никак веселее жить. Постепенно они попривыкли друг к другу и уже не ссорились по пустякам, обнюхивались-как целовались. Бонифаций ходил медленно, с достоинством, не зря аглицкой породы. Мы боялись, что сорвётся соседская собака и разорвёт его, как Тузик грелку, с его такими доверчивыми глазами. Его мать Дусю, она была с котятами, так бы убежала, Дик разорвал. Что поделаешь, не ведутся у нас кошки, да и собаки тоже. Бывает чем-то травятся, не от голода, конечно, и приходиться выхаживать, лечить. К ним так привыкаешь, что отдаёшь всё, только бы жил. Вот и Сенечка наш расстаял, как свечка.

И лечили, и возили в ветлечебницу, всё напрасно. Умирал тяжело, дождался нас из города, глядел с надеждой, что поможем, да где там. Боня был рядом, лежал и по кошачьи тоже хотел помочь, чувствовал по своему. Похоронил я его у дороги, под нашей ёлкой, рядом с котом Марсиком и собачкой Кузей. Это уже второе, если так можно сказать, захоронение наших животных. У них, как и у людей, есть тоже привычка умирать. И так же по ним мы тоскуем, вспоминаем и плачем. А Боня уже четвёртый день ищет Сенечку и ещё долго будет сидеть на крыльце, как обычно, смотреть в темноту и ждать его. Такова жизнь, мы стареем, болеем, ссоримся, ворчим друг на друга, а случись что, будем смотреть в темноту и так же ждать.

Я встретил её, она шла возле леса

Я встретил её, она шла возле леса,

Махая узорным платком,

За ней паутиной струилась завеса,

Блистая в лучах серебром.

Потом я увидел её на поляне

И где проходила она,

Всё виделось будто бы в лёгком тумане

Из воздуха и серебра.

Пред ней расступались мохнатые ели,

К кустам прикосалась она

И ветки тогда мелодично звенели,

Как будто бы из серебра.

Когда она вышла из леса на поле,

Покрытое белым ковром,

Открылось вдали голубое раздолье,

Сияющее серебром.

Так кто же имеет такое богатство,

Что в нём закупалась сама.

И было не трудно нам всем догадаться,

Да, это, конечно, зима…

На исходе февраля

Зима заскучала, февраль на исходе,

Ну что же, предел есть всему.

Быстрее начнётся движенье в природе,

Светлеть станет раньше в дому.

Появится больше цветной акварели,

Напьются хвоёю ветра,

Закапают с крышь голубые капели,

Длиннее придут вечера.

Снега разрыхлятся, просядут, промнутся

И лес пробудится от сна.

Быть может морозы ещё и вернутся,

Но всё же приходит весна.

Она не спешит, постепенно ступает

Во всём есть природный закон.

Зима с неохотой ей всё уступает,

Хотя календарь завершён.

Была ведь хозяйкой недавно толковой,

Стелила ковры по полям,

Плела кружева и ковала подковы

На зависть другим ковалям.

Но так происходит, зимою холодной

Погреться так хочеться нам,

А лёжа на пляже, в жаре неуёмной,

Тоскуем по белым снегам

И дань отдавая весенней погоде,

Всё будет потом, а пока,

Зима загрустила, февраль на исходе

И дремлет под снегом река.

Я слушал ночь

Февральский снег под лунным светом

Лежит в сиянье голубом.

Пока живём на свете этом,

Всегда мы помним о былом.

Всегда мы помним о прошедшем,

Что и сбылось, и не сбылось,

О нём, покой в земле нашедшем,

Что нам бедой отозвалось.

О том, что стольких потеряли,

Родных и близких не сочтёш