Осколки памяти. Рассказы

Валерий Киселев

Рассказ «Простите пехоте…» – по крупицам собирая подробности этого боя, автору удалось правдиво передать атмосферу войны. «Белые журавушки» и «Сердце подскажет» – необычные судьбы людей, с которыми он встречался во время походов по местам сражений Великой Отечественной. Дипломом лауреата Всероссийского литературного конкурса «Светлые души» отмечен рассказ «Осталось чиркнуть спичкой», а рассказ «Цветное фото с красивой девочкой» попал в число лучших на литературном конкурсе «Дама с собачкой».

Осколки памяти

Рассказы

Валерий Киселев

© Валерий Киселев, 2018

ISBN 978-5-4490-7213-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Простите пехоте…»

В это утро солнце встало багровое, словно напитавшееся кровью, и рядовому Сереже Кислякову невольно подумалось: сегодня его последний день, сегодня и убьют.

В первые дни на фронте ему, по молодости, и в голову не приходило, что и его могут убить, хотя за два года войны много чего успел повидать, и под пулями побывал, когда с беженцами шел из Киева по степи к Таганрогу. Тогда немецкий летчик, словно издеваясь, расстреляв все патроны, хотел прибить его выпущенными шасси, заходя так низко, и с таким ужасающем воем, что обмирала душа. А он упал всем телом в грязь, уткнувшись лицом в лужу, и выл от злости и страха. Случалось, бомбы рвались так близко, что, казалось, вся земля-то переворачивается, но – ему везло тогда, летом сорок первого. До Ростова дошел с беженцами, потом оказался в Краснодаре, там осень и зиму работал на военном заводе, мины точил – быстро научили вернувшиеся на завод старики. Потом, летом сорок второго, снова с беженцами до Баку, там, за станком, повзрослел еще на одну зиму, да совсем захудал с голодухи и в зиму сорок третьего стал проситься на фронт, хотя по возрасту еще не подходил – только-только семнадцать исполнилось. Прибавил себе несколько месяцев, это было и нетрудно, так как документы потерял при бомбежке под Армавиром и новые выправляли ему с его же слов.

На фронт Сережа Кисляков рвался не только потому, что надо было Родину защищать, но и по той простой причине, что жизнь в тылу была настолько голодная, что есть хотелось все время, а аппетит был волчий, случалось – буханку хлеба в один присест съедал, если, конечно, была она, эта буханка. А на фронте, надеялся, хоть и кашей, но кормить должны досыта. Тогда – что убьют его – не думал, даже верил почему-то, что с винтовкой, а если повезет, то и с новеньким ППШ, он не поддастся никакому немцу, и часто вспоминал того летчика, сжимая кулаки: «Был бы винтарь…»

Но попасть в армию, еще не означало попасть сразу на фронт. Полгода постигал Сережа пехотную науку в запасном полку. В армейском довольствии разочаровался быстро: кормили в «запаске» плохо, а гоняли так, что засыпали в продуваемой насквозь казарме, едва дойдя до нар, порой не помнил, как и сапоги снимал.

Но и на фронт прибыли – опять не означало, что тут же в бой, не будет больше надоевших и бессмысленных, как ему всегда казалось, тактических занятий, нарядов по заготовке дров, отдохнут руки от лопаты, которая снилась по ночам чаще, чем мать родная.

Весь июнь сорок третьего их полк стоял во втором, или даже в третьем эшелоне, солдаты не слышали ни бомбежек, ни обстрелов, а по вечерам было так тихо, что давило на уши, и «старики», словно оглохнув, ковыряли в ушах,

Была еще передовая, «передок», как называли ее некоторые молодые и бойкие. Сереже это слово сначала нравилось, было в нем что-то лихое, но после слов дяди Васи Овчинникова, его соседа по строю, перестал употреблять.

– Передок бывает у бабы, в крайнем случае – у машины, – сказал тогда дядя Вася,

– А там – передовая линия обороны. Там, сынок, смерть гуляет.

О смерти в их втором стрелковом взводе говорили редко. От греха подальше старались не вспоминать, но если уж и заходил разговор, то только в философском смысле. И молодые, вроде Сережи, в разговор не встревали, только слушали: как они соотносятся на фронте – судьба и смерть, кому она выпадает, и когда ее, по примета