Свидетель по делу о шабаше

Татьяна Разумова

Брат Бернар, доминиканец, оказывается в составе инквизиторского трибунала, прибывшего в небольшой город. Монах расследует дело о ведьминском шабаше. Читателю предоставлены все ключики, чтобы найти разгадку до того, как её откроют главные герои.

Разумова Татьяна

Свидетель по делу о шабаше

Вводное слово

Детектив как детектив. Только инквизиторский.

Надо вам сказать, что многие детали в работе средневековых следователей будут легко узнаваемыми: те же нескончаемые бумаги, аресты, обыски, опросы свидетелей

Вот только повод для выездного инквизиторского суда… Вот только злодейство, с которым столкнулись…

1. Трибунал

В ночь на тридцать первый день стены красного дома с жестяными химерами – их грозными, заледеневшими пастями обращались к земле водосточные желоба, – огласил хриплый мужской вопль:

– Mea culpa! Mea culpa!

Надо вам сказать, что дом этот был отдан под нужды инквизиционного трибунала.

– Mea culpa! – «Моя вина!» – доносилось с его двора, и крики несчастного переходили в сдавленные рыдания.

Братья-доминиканцы переглянулись:

– А давайте, не пустим его, – предложил брат Лотарь.

В своей прежней, домонашеской жизни он служил герцогским шутом.

– Околеет бедолага, – вздохнул брат Бернар и бережно уложил с ножа на ломоть хлеба колёсико кровяной колбасы.

В хлебе блестели запечённые в тесте орехи, чернел изюм. В медном блюде, полном бликов от светильников, сочились жиром толстенные карпы.

– Замёрзнет – прикопаем с утречка, – пошутил брат Лотарь, отпивая глоточек сливовой настойки.

– И я вернусь из этой волчьей дыры в Страсбург! – подхватил брат Фома, – Мне на днях только-только отписали оттуда, что старик наш почти размяк уже на цепи. Да на хлебе и на воде, да в кандалах, да в камере без окон. Скоро будет готов указать на своих собратьев. Хочу помочь его признаниям сам.

– Это сапожник твой? – спросил у брата Фомы брат Лотарь, – Он ещё настоятеля собора вороным конём и молоденькой кухаркой попрекал?

– Вроде, не он.

– Да нет, он! Тот, который потом пьяным кликушествовал на ярмарке, – брат Лотарь забарабанил пальцами по столу, – Орал там, как недорезанный, что Святые Дары, принятые из таких нечестивых рук, как у нашего настоятеля, в гадов и в жаб превратятся.

– Нет, кликушествовал Жиль Башмак трезвым, – отвечал брат Фома, – пьяниц среди вальденсов не бывает. И кликушествовал он не на ярмарке, а когда мы его арестовывать пришли. Он наутро прочитал в протоколе, как себя вёл – у вальденсов все башмачники грамотные – устыдился, чего нам наговорил – раскаялся.

– Mea culpa! Mea culpa! – неслось со двора.

– Хвала вразумляющим! – кротко улыбнулся брат Лотарь.

Годы монашества почти отучили его гримасничать и хохотать. Вот и теперь вместо того, чтобы снова подметить нечто забавное из жизни башмачников-еретиков, брат Лотарь неловко потянулся через стол, дабы выудить из блюда мочёное яблоко.

Брат Фома продолжал свой рассказ уже в спину товарищу:

– Жиль Башмак, ещё пока ты на юге подвизался, отрёкся от ереси. Пишут мне про булочника Жана.

– Ишь ты! – прошипело в ответ из глиняного блюда.

Гулко прошипело.

– Вот только обсудим епитимьи для моих, – выдохнул брат Бернар. Сам он ласково оглядывал цепь из звеньев – кружков колбасы, да примеривался допить сливовую настойку залпом.

– За пару дней управимся! – решил себе брат Фома и поставил кубок на стол, – Будет вам праздник на площади. И я смогу поехать. И укажет мне этот ваш Жан-вальденс на залесских еретиков. И выеду я, как просохнут дороги, уже к ним, несчастным-болезным.

– А я возвращусь к моему графскому отродью, – так ласково брат Бернар называл местного епископа, голубоглазого юношу двенадцати лет отроду. Монах был приставлен к нему опекуном до совершеннолетия подопечного.

«Графское отродье» вернее было бы называть «отроком-клириком», но люди звали его: «отрок-епископ». А как велите его именовать, раз покровительствующий бастарду герцог да братья-доминиканцы сговорили мальчику пустовавшую кафедру? Пока дела её частью оставались в ведении брата Бернара, частью – понемногу передавались воспитаннику, а большей частью –