Детский дом – совсем не детский, а сплошная «апдиптация»
Антонина Иванова
Меня всегда волновала судьба «брошенных» детей. Прототипом героини этого сборника стала девочка, которую мои родители брали на выходные дни в нашу семью. После войны – это стало нормой. Сейчас этот забытый душевный послевоенный порыв возобновился. Но моя героиня захотела детский дом, который в душах многих детей ассоциировался с темным прошлым, сделать своим, родным.
Антонина Иванова
Детский дом – совсем не детский
В детский дом меня привезла госпожа Гусева, инспектор опекунского совета. Был выходной день. Коридоры были пусты. Мы пошли искать директора детдома. Остановились перед дверью, на которой было написано:
Галкина Екатерина Васильевна.
– Нам сюда, – посмотрев на меня, как на обузу, тётя Гусева постучала в дверь.
– Директора нет. Приходите завтра, – недовольно проговорила тётенька с ярко накрашенными губами, появившаяся из дверей, напротив.
– Нам надо сегодня, – возразила инспектор опекунского совета.
– Это почему?..
– Потому что мы из другого города.
– И что…
– Нас должен принять дежурный воспитатель.
– Грамотные…
Госпожа Гусева тяжело вздохнула.
– Борисовна, прими дитё. Чего допрос устраиваешь… Не слышишь, люди приехали издалека, – проговорила толстая бабушка с ведром.
– А ты, Симоновна, что… директор…
– Директор. Директор по швабрам и тряпкам. Однако сиротеню прими.
– А откуда тебе известно, что она сирота?..
– Потому что… директор, – усмехнулась Симоновна.
Недовольно вздохнув, Борисовна сказала:
– Давайте документы, а то этот директор по тряпкам всё равно не отстанет. Она здесь главнее всех главных.
Проверив все опекунские бумаги, тётенька с красными губами спросила:
– Так, сколько же тебе годков?..
Я настороженно посмотрела на инспектора Гусеву.
– Шесть, – ответила за меня опекунша.
Покачав головой, детдомовская служащая безразлично сказала:
– Теперь это твой дом. Иди за Симоновной, она тебя отведет…
Добрая бабушка, которая была директором по швабрам и тряпкам ласково сказала:
– Пойдём детка, сейчас покормлю. Небось проголодалась.
От неизвестности мне стало тоскливо. Я оглянулась, чтобы напоследок поймать сочувственный взгляд госпожи Гусевой. Но той уже не было.
– Господи, и зачем вас сиротинушек на белый свет выпускают. Чтобы потом маялись, не зная радости жизни, – приговаривала бабушка, идя впереди и тяжело шаркая ногами. Усадив меня за стол, она поставила передо мной тарелку с супом, продолжая причитать: – Хорошенькая, а в глазах… что и у всех, страдание. Сколько работаю в этом сиротнике, а смотреть в ваши глаза боюсь. Ешь, сиротенька, ешь. Кормить-то здесь кормят, а любви… – махнув рукой, бабушка направилась опять на кухню. Вернулась она с кусочком белого хлеба и пластмассовой чашкой компота. Ешь, пей всегда здесь, с собой не носи, всё равно отнимут.
Пока я ела, милосердная старушка, посматривая на меня, тяжело вздыхала.
Старушка – это Полина Симоновна, баба Сима, – так по-домашнему прозывают ее детдомовцы.
Баба Сима была самой душевной из всего детдомовского персонала. Она с пониманием относилась к детдомовцам, сердечно сопереживая малым и сирым. К ней жались малыши после страшных ночных кошмаров; середнячки жаловались на своих обидчиков; а старшие ребята считали её «своей». Они знали, что баба Сима жаловаться ни к кому не пойдёт, сама поученье проведёт. Если уж задаст словесную трёпку, это будет куда чувствительнее, чем наставления или даже рукоприкладство воспитателей. После её воздыхательных уроков правосудия у виноватого уж точно засосёт стыдливый «червячок».
Убрав со стола посуду и собрав крошки в кулак, которые затем ссыпала в пакетик, она заботливо произнесла:
– Идём, покажу твой угол, а потом пичужек на дворе покормлю.
Боясь остаться одной и не зная, что будет со мной, я старалась не отставать от бабы Симы. Глядя на ее согнутую спину и тяжелую поступь, я вдруг подумала, что эта бабушка может скоро умереть… А что же тогда будет со мной… Кто жалеть меня будет… Я всхлипнула, слезы потекли по щекам.
Обернувшись, добрая баба Сима понимающе проговорила:
– Да уж, детонька… Поплакать придется.