Прищеп Пекарика

Сергей Алексеевич Минский

Декан психологического факультета – профессор Пекарик Вениамин Петрович, одержимый идеей возможности замены физической оболочки, после двадцати лет работы со своим информационно-энергетическим полем – тонкими телами, наконец, находит решение – как это можно сделать. Через мучительный выбор между амбициями ученого и совестью не лишенного эмпатии человека он все же находит приемлемый для эксперимента вариант тела, не осознавая еще до конца, что открывает свой личный ящик Пандоры.Содержит нецензурную брань.

ЧАСТЬ ПЕР

ВАЯ

1.

Редкие серые облака неслись по голубому небу и странным контрастом вписывались в красно-желтую канву начала октября – солнечную и почти безветренную. Осень все переиначила на свой лад, расположившись размашистыми пятнами, кое-где еще с прозеленью, на чуть поредевших деревьях. Отметилась яркими желтыми мазками на мокром после ночного дождя асфальте. Украсила грудой налипших листьев старые, уже отслужившие свой срок, полузабытые автомобили во дворах и проездах, выдавая их и без того понятную невостребованность. Поверхностный ветер, задевавший даже верхушки деревьев, что повыше, совершенно не портил ощущения умиротворения, сквозившего в еще не ставшей ледяной прозрачности воздуха. Что-то идиллическое проникало в сознание через эту красоту естественного увядания. В душе Вениамина Петровича – грустная, но в то же время разбавленная прорывавшимися мажорными вкраплениями – безмолвно царила жизнеутверждающая музыка чувств, ритмом пульсаций отдаваясь во всем теле.

Пройдя по «зебре», он повернул направо и вошел в аллею кленов, разделявшую бульвар надвое. И вдруг… как будто заново увидел мир. Красота позднего утра вошла в сердце экстатическим восторгом. Запахи увядающей природы, лишь слегка задев ноздри, изменили состояние сознания. Полураздетые деревья и темная влажная плитка аллеи, кое-где проглядывавшая среди растопыренных кленовых листьев, дополнила ощущение нереальности. Мягкое преобладание желтого и красного цветов, смешиваясь с уже не свежим зеленым, вторглось в глубины бессознательного, обнажив спящую чувственность, чтобы дополнить ею не смело, но настойчиво нараставший восторг, со вчерашнего дня поселившийся в душе.

Еще неделю назад он – Пекарик Вениамин Петрович, декан психологического факультета, ученый с полновесным в профессиональной среде именем – не знал точного ответа на вопрос, который беспокойно жил в нем почти двадцать лет. Это было сумасшествие духа, чему оказалось посвященным полжизни времени и вся она, без исключения, с точки зрения разработки фантастической на первый взгляд идеи. Но вчера за столь долго ожидаемым озарением ума тихой сапой в сердце Пекарика-человека вкрался триумф чувств. Он был просрочен. И потому бурной радости Пекарику-ученому не принес. Но не только радости, но и непоколебимой уверенности в наконец-то свершившееся чудо. Она и была, и нет. Требовался эксперимент. А без него все теоретические экзерсисы оставались пустым звуком. Вся же сложность эксперимента основывалась на простом соображении – его придется проводить на себе. Слишком велика цена вопроса. Амбиции ученого вожделели вселенского признания, а внутренняя суть от самых укромных ее глубин до почти божественного слияния с мирозданием противилась появлению такого разрушительного для неискушенных душ соблазна. Человек в Пекарике понимал губительность этого открытия для мира. Понимал, что мир, узнав о такой технической возможности, перешагнет некую духовную грань и уже никогда не сможет стать таким, как был. Он станет хуже, станет кровожаднее, не смотря на все его стремление к этой духовности. Но в случае авторизованной проверки теории, названной как-то в шутку «прищепом Пекарика», ее основатель – Пекарик Вениамин Петрович, как гражданин, как туловище, наконец, исчезнет, чтобы уже никогда не возродиться. А если в другом физическом теле он когда-нибудь заикнется о том, что он не такой-то и такой-то, а Пекарик Вениамин Петрович, то соответствующего диагноза, а, в этом случае, сумасшедшего дома и участливых взглядов новых родственников ему, вероятнее всего, не избежать. Кон