Пролог

Германия, май 1945

Нойхаус

Над колесом старинной, водяной мельницы, порхали ласточки.

Ручей разлился, всю прошлую неделю шли дожди. Кусты жасмина и шиповника, в маленьком садике, еще не расцвели, но черная, влажная земля дышала теплом. Прислонившись к стене, красного кирпича, обросшей мхом, Грета покуривала папироску. Сняв разбитые, древние ботинки, бывшая капо выстирала в ручье чулки. Женщина, блаженно, шевелила пальцами. На белокурых волосах играли лучи утреннего солнца.

Грета провела ночь в заброшенной, мельничной комнатке, среди запаха муки и голубиного помета. Неделя обещала быть жаркой, она спала, не укрываясь жакетом.

Гражданскую одежду Грета получила у американцев, в Шверине. Город остался почти нетронутым, крупных предприятий здесь не было. Военная администрация сидела во дворце герцогов Мекленбург-Шверинских, на острове, посреди озера. Уцепившись за руку капо, Гертруда раскрыла рот:

– Какой красивый замок! Нас только в Берлин на экскурсию возили. Больше я ничего не видела… – Грета усмехнулась:

– Нойшвайштайн, в Баварии, на него похож. Я навещала здешние места, – она повела рукой вокруг, – задолго до войны. В Баварии была, в Австрии, по всей стране ездила… – Гертруда кивнула: «Как медсестра». Грета смотрела вдаль: «В общем, да».

– Он хотел выступить на Олимпиаде… – Грета старалась не думать о муже, – но к тридцать шестому году все стало понятно. Даже раньше, к тридцать пятому, когда у него отобрали первую медаль. Потом, задним числом, и все остальные. Он тогда ушел из команды, и я тоже… – Грета никогда не ходила на матчи мужа:

– Иначе я выбегу на ринг, и начну сама драться… – весело говорила она Иоганну, – других пусть бьют, а тебя я тронуть не позволю… – бои мужа обслуживала другая медицинская бригада:

– Хватит и того, что мы в приемном покое познакомились, – добавляла Грета. В поездках с командой она увидела всю Германию, была и в Венгрии, и в Париже с Миланом:

– Иоганн и Америку навещал, – вздохнула Грета, – в Олимпийских играх участвовал. Летом тридцать второго года. Осенью мы познакомились… – серебряную олимпийскую медаль нацисты у мужа отозвать не могли:

– Прав таких у них нет, – мрачно сказала себе Грета, – надеюсь, что Иоганн не продал награду… – она знала, что муж бы такого никогда не сделал:

– Он говорил, что хочет с мальчишками заниматься, когда из спорта уйдет. Может быть, он свой зал открыл, в Швеции… – Грета верила, что муж жив.

В Шверине толкались бывшие заключенные, возвращавшиеся домой, из польских лагерей. За пять лет в Равенсбрюке Грета научилась немного болтать, по-французски. Она поговорила с людьми, но о Иоганне никто, ничего, не слышал.

– О чем я… – окурок дымился в пальцах, – цыган с французами и бельгийцами не держали. Их, как евреев, отправляли на селекции налево. Из Равенсбрюка всех цыганок в сорок втором году на восток увезли… – по улицам Шверина бродили толпы людей. Город, казалось, снялся с места. Ходили слухи, что через месяц союзники передадут территорию под советский контроль. Ждать русских никто не собирался, бюргеры увязывали узлы, набивая багажом телеги. Автомобили американцы реквизировали, для нужд армии.

Над шверинским замком развевался флаг США. Во дворе, под рукописной табличкой: «Помощь беженцам», выдавали продуктовые посылки и подержанную, гражданскую одежду. Гертруда наотрез отказалась вставать в очередь:

– Я не могу, фрау Грета… – девушка всхлипнула, – нельзя обманывать… – Грета объяснила замотанному американскому сержанту, что опекает племянницу. Интендант бойко объяснялся на немецком языке, правда, с сильным акцентом:

– Она стесняется… – Гертруда, мышкой, укрылась в углу двора, – она со мной в лагере сидела… – Грета предъявила истрепанную бумажку, полученную в Анкламе, за подписью майора Холланда. Документ удостоверял ее пребывание в Равенсбрюке. Она, мимолетно, вспомнила британских военных:

– Капитан тогда с Гертрудой остался. Ерунда, он бы ее не тронул. Не похож он на такого человека… – сержант повертел удостоверение:

– О племяннице здесь не сказано, фрау Кампе… – Грета уперла руку в бок:

– Ошибка вышла, вот и все… – сержант взглянул в