Когда я впервые входила в класс как учитель, то боялась, что на стуле меня обязательно ждет кнопка острием вверх, а на столе – предательски незаметный тонкий слой суперклея.
Что на доске напишут неприличные слова, а классный журнал щедро надушат средством от тараканов.
Что в стакан воды будут подсыпаны спайсы, слабительное или снотворное.
Ничего такого не было. В первый год в школе о меня, молоденькую неопытную учительницу истории, просто вытирали ноги. Мои великовозрастные ученики-старшеклассники, их преподобные родители и педагоги-сотоварищи. Это делается аккуратно, ядовитыми словами, метко разящими того, кто пока не защищен непробиваемой броней школьного опыта. В двадцать один год в выпускном классе делать нечего. Учителю тоже.
Поэтому на второй год я спешно переквалифицировалась в преподавателя младших классов.
Здесь униженные и оскорбленные могут в полной мере отыграться на бессловесных и безропотных созданиях. Завоевать место под солнцем. Почувствовать вкус власти.
Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно. А в начальной школе она именно такая и есть.
Появляется возможность отчитать за сына-балбеса высокопоставленного родителя, как двоечника. И насладиться пристыженностью и беззащитностью, вызванными чувством стыда и вины.
Бывают редкие родители, которые пытаются указать на подобающее вам место, обвинить в бездарности и превышении школьных полномочий, но случается такое столь редко, что даже скучно. Главное – вовремя перейти в нападение и заявить, что вмешательство в педагогический процесс со стороны непрофессионалов непозволительно.
Рано или поздно все надоедает. Надоедает быть правой во всем. Надоедает быть всемогущей и всевидящей. В конце концов, это старит, а я не собираюсь выглядеть в тридцать лет ни на тридцать два, ни на тридцать пять.
Со временем я поняла, что самое интересное – это золотая середина, средняя школа, возраст от одиннадцати-двенадцати лет… Потому что все внове, вдруг и невтерпеж… В это время у девочек начинается менструация, а мальчики просыпаются с первой поллюцией. И когда проходишь по рядам, любопытно принюхаться и попытаться определить по запаху, кто из сидящих уже вступил в полосу полового созревания, а кому все еще только предстоит. Звучит изумительно пошло. До отвращения. Пошлость сейчас на коне. Хочется взять и выплюнуть ее, как изжеванную жвачку.
Когда я прохожу в шестом классе мимо Карины, я уже знаю, что она сидит на стуле как влитая, потому что боится, что скромная прокладка не удержит рвущегося из нее кровавого потока.
Будь я не женщиной и вовсе не самой собой, я бы эту Карину просто украла. Эти недомерки – ее одноклассники – не замечают, какие у нее потрясающие ноги. Изящные, с такими тонкими благородными щиколотками, похожими на кегли в балюстраде той старой школы, в которой училась я. С такими ногами простительно не знать ничего.
Иногда мне кажется, что я невольно завышаю Карине отметки, потому что вспоминаю ее щиколотки. Тогда я пытаюсь собраться с мыслями и становлюсь к ней строже, чем к другим. Одним словом, не могу я с ней быть объективной.
Карина ходит вечно в каких-то хламидоподобных юбках, и чтобы поймать в объектив глаза хоть кусочек ее ноги, нужно долго за ней наблюдать. Однажды я даже заглянула на их урок физкультуры, чтобы посмотреть на нее. Каринины ноги были затянуты в толстые лосины, но все равно они были великолепны. Мне кажется, что такие были у кариатид, которые тоже носили струящиеся хитоны до самого пола.
Если бы я тогда не заглянула на этот урок, я не заметила бы другую красавицу, Зою. Из-за того, что в классе она всегда ходит в пиджаках, не видно потрясающего соотношения между ее пышной грудью, изумительной гибкой талией и плавными полными бедрами. Чему их там учат, на физкультуре, я не знаю, но если бы учили танцу живота, то Зое не было бы равных. Стоит ей научиться колыхать бедрами, выгибать талию вслед за поворотом шеи, как все мужчины будут смотреть ей вслед, вытянув шеи, словно подслеповатые страусы.
И вот когда она научится это делать, мы станем соперницами… Было бы даже интересно ее научить… Хотя, может быть, мне тольк