2028, или Одиссея Чёрной Дыры

Вадим Игоревич Демидов

Роман «2028, или Одиссея Чёрной Дыры» ярко подтверждает, что антиутопия вновь становится востребованным жанром. Но сегодня этот жанр, увы, вполне годится в качестве «хроники текущих событий». Причём хроники прогностической, опережающей. Самой сильной особенностью романа является бег наперегонки с реальностью. Когда читателя посещает ощущение, что всё описываемое не просто может сбыться, а сбывается в ходе чтения. При этом, благодаря бесстрастно-отстранённой интонации повествователя, текст не развлекает и не запугивает; он взыскует ответа – а готов ли ты персонально жить внутри грядущих событий? И способен ли изменить их ход? Содержит нецензурную брань.

1

– Девушка, какую часть фразы «я не хочу с вами разговаривать» вы не уяснили? – впервые за два дня осады Маша почувствовала, что лед между ними треснул. В голосе Свекольникова появилась ироническая нотка.

– Петр Михайлович… Я восемьсот километров проехала. Под Вяткой меня чуть не изнасиловала пара демобилизованных. И деньги уже на исходе.

Свекольников громко выдохнул и направился в сторону пятиэтажки. Маша уже выучила его траекторию: дом – магазин, магазин – аптека, аптека – дом. Вне этого треугольника он замечен не был. В поселке было только три улицы, на первой располагался магазин, на второй – аптека, на третьей – дом Свекольникова. Два катета и гипотенуза. Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, вспомнилось Маше без особой пользы. Она догнала его и зашагала рядом.

– Ну кто мне еще об отце расскажет? Я была у Кривулина, у Сурмина. И все перенаправляли к вам. Ведь вы с ним дружили…

Свекольников притормозил.

Не глядя на Машу, усмехнулся:

– У Кривули она была… И у Бородавки… Нашла кого расспрашивать. Это ж шестерки Волчка. У них в мозгу дыры с мой кулак.

– Петр Михайлович… Я даже не знаю, жив ли отец.

Тот замотал головой. Прибавил шаг.

– Чего не знаю, того не знаю. Хотя небеса ему, похоже, намерили семь жизней. На моих глазах он одну потерял. Другой бы как миленький скопытился, а Витя только задумался на минутку, не пора ли менять платформу, отряхнулся, да и назад, в солнечный мир, вернулся. Не пора, значит.

Прошли метров десять молча.

– Ненавижу вспоминать Черную Дыру. Что ни день, как камень.

– А у вас какая была статья?

– Та же самая, что у отца вашего. Очернительство и оскорбление чувств… У многих тогда вырос вот здесь, около щитовидки, – Свекольников показал где, – новый орган, что слишком остро реагировал на оскорбление…

Он сплюнул. На землю легла густая белая субстанция, похожая на птичий помет.

– …Оскорбление разных чувств – религиозных, патриотических, верноподданнических. Люди жадно всматривались в пристальные глаза телевизора, которые им указывали, на что оскорбляться. И тогда этот орган в зобу раздувался, как у пеликанов. Если репрессии применяются в интересах общества, это нормально – так тогда говорили. В первую волну посадок мы с Витей и попали.

– С отцом… – Маша обрадовалась, что Свекольников разговорился.

– В судах стали разбирать принципиально непроверяемую область – человеческие чувства. Вещество субъективное. Видимо, в какой-то палате весов и мер должен был находиться эталон нормы того человеческого рецептора, что отвечает за оскорбление. Вот только толщина кожи у всех разная. Один оскорблялся, если при нем кто-то Крым украинским называл, другого оскорбляла фотография Мика Джаггера на чьей-то футболке. Нелепейшие статьи, в общем.

– Кем вы тогда работали?

– Старшим редактором портала «ВЛоб». Даже не портал – так, портальчик. Философско-аналитический. У нас, кстати, и с посещениями было не ахти. Тыщонка в день, не более. И рекламы собирали с гулькин хлястик. Но кто должен был, нас заметил.

– Это уж после убийства Немцова?

Свекольников посмотрел на Машу как на дуру. Шумно втянул носом воздух.

– Я вам рассказываю про время Черной Дыры. С убийства Немцова тогда уже года три минуло. Или даже больше.

Он вновь сплюнул белую слюну.

– Хотя в чем-то вы правы, – сказал он примирительно. – Убийство Немцова послужило катализатором перемен к худшему. Как говорится, расчесали.