Земля

Елена Крюкова

Русская земля и русские крестьяне. Двадцатое столетие. В судьбах крестьянина Власа Ковылина, башкирки Земфиры Зариповой, девчонки Воблы, детей Власа – Спиридона и Сусанны – отразился, как в зеркале, весь минувший век, страшный и прекрасный… Эта книга – своеобразная икона, с ее таинственной, небесной обратной перспективой. Огромная фреска, и в ее пространстве-времени – русский народ.

Земля

Елена Крюкова

Памяти русских крестьян двадцатого столетия

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев

Иллюстратор Гульнур Фуфачева

© Елена Крюкова, 2018

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2018

© Гульнур Фуфачева, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-3429-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ой ты Волга, Волженька река.

Ты няси мене да в лодоцке лехкой.

Ты няси мене да в лодоцке лехкой,

Поняси к землице-землицке цюжой.

Ах на цюжой землицке мене суждёно жить,

Там-то жить, да тамо голову сложить.

А головою бедненькою я не дорожу:

Я сторонушку родиму в памяти держу.

Ты сторонушка родимая моя.

Што ни день-дянёк, то вспомяну табе.

Што ни день-дянёк, то вспомяну табе,

Всю цюжбину я слезама оболью.

Всю цюжбину я слезама оболью,

Да воспомню Волгу, Волженьку мою.

Уж ты Волга, Волженька моя,

День да ноцьку лью я слёзки по табе.

День да ноцьку лью горюцюю слязу.

По табе молюси, Богу Осподу крещусь.

Богу Осподу усердием крещусь,

Штоб табе да хотя б едным глазком

Увидати, да скупацца ли в табе,

В жолтой милой, Волга, Волженька, воде…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВОБЛА СУШЁНАЯ

(картина маслом в сельском клубе. Праздник урожая)

Коней под уздцы держали. Кони бились и ржали. Между двух крепко врытых в сухую жаркую землю жердей натягивали красные транспаранты. На одном было намалёвано яркой белой, снежной краской: ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ. На другом: ЖИТЬ СТАЛО ВЕСЕЛЕЕ. Музыка так и лезла в уши: взвизги песен, треньканье балалаек, частая дробь рассыпных, как просо, частушек. Бабы завели печальную – раздался басовитый сердитый голос: печаль – прекратить! Печаль оборвалась, как и не было ее. Подъезжали, тормозили у сельсовета грузовики, отпахивались кузова, руки быстро расстилали громадную холстину, на нее из кузова золотом – на солнце – лилось тёплое, крупное зерно. Накрытые, тесно, в ряд составленные столы стояли близ красных полотнищ. Наспех накинутые скатерти морщились. Латунный самовар блестел фальшивым, детским серебром. У столов на скамьях стояли корзины, доверху полные нарезанным хлебом и варёными яйцами. Быстрые бабьи руки метали на столы тарелки и миски с жареными сазанами, с варёными судаками, горкой наваленная, оранжево-золотая щучья икра мерцала в салатнице, в нее вертикально была воткнута столовая ложка. За грузовиками, по пыльной высохшей дороге, к сельсовету подгребали возы. Колеса катились криво, тряско, то и дело ныряя в выбоины. С возов мужики сгружали мешки. Там тоже было увязано зерно. К столам грязные грубые руки бережно несли ящик, в ящике румянились, изгибались печёными кольцами городские баранки. Мальчика и девочку, с красными галстуками на тощих шейках, усадили рядом на два колченогих стула. Мальчик старательно, от усердия пыхтя, заплетая воздух тонкими пальцами, играл на гармошке-хромке, девочка на щипковом инструменте, смутно напоминающем ягодное лукошко. Из-за затылков и потных спин донесся довольный бабий голос: «Гли-ко, как Зёмка Дашку на думбыре хорошо научила! заслушаесси!» Под натянутыми на жерди красными тряпками медленно шла мать. На ее руках сидел безрукий и безногий ребенок. Мать крепко держала живое брёвнышко и ласково прижимала к обтянутой цветастым ситцем груди. Её раскосые глаза блестели гордо и мрачно. За столом, возле серебряного сгустка самовара, сидел седобородый старик, усы и борода его блестели на солнце серебряными нитями; он сам смахивал на этот старый самовар. Трогал заскорузлым пальцем бок самовара в изобильных клеймах, осторожно поворачивал краник, похожий на сказочный ключик. Сейчас повернет, и кипяток брызнет, и чудо явится! А какое? Этот кипят