Выбор

Истинный рай

может случиться при жизни,

дело, однако, в харизме —

сам выбирай!

В вечность места,

с присущим событию тактом,

распределят по свершившимся фактам

под сенью креста…

Чашу свою испей!

Жизнь созданА

исключительно для страданий;

столько в ней испытаний —

тяжка она!

Вот и испей

чаши отравленной горечь.

Рок наполняет полночь

звоном цепей…

Плачет душа —

в крике зашлась истошном;

временем заполошным

скачем, едва дыша.

Сделать привал

хоть бы на миг короткий,

снять кандалов колодки,

коими рок сковал.

Боже, мне дай

силы избыть эту муку —

жертве седьмого круга

ада воздай.

Скажет: увы! —

вписано уж в скрижали,

дабы не избежали

участи вы…

Тщетны труды:

маяться мне придётся

и не достать из колодца

прИгоршнь воды.

Прямо беда —

загнан судьбою в угол;

хари ужасных пугал —

это моя среда.

Минут века —

может изменится что-то,

чистой струёй на болото

хлынет река.

Только мечты

жизнь наполняют светом!

– об откровении этом

помни и ты.

ЧЁРНАЯ ВДОВА

В пустыне Кара-Кум живёт вдова.

Жесток и не обуздан её норов.

Она в песках заметная едва,

но сколь порождено о ней

легенд и споров.

Она ажурные сплетает кружева,

чтоб обольстить доверчивого мужа.

Ох, как коварна эта чёрная вдова

и незавидна участь

не сдюжившего гужа…

На ложе, сотканном искусною рукой,

она предастся сладостной утехе

и сложенные лапки кочергой —

не выдадут о предстоящем грЕхе.

Она ласкает мужа-паучка

и кружит его, кружит в танце брачном:

вскружилась голова подобием волчка

на ложе кружевном

и в то же время мрачном.

Когда всепоглощающая страсть

ослабит вожжи, наконец, едва

и,..

словно карта брошена не в масть, —

самца ужалит чёрная вдова.

И он умрёт, как жертва роковой

любви

и страсти данник бедный.

И выпит будет чёрною вдовой,

и будет высушен как лист газетный…

БАЛЛАДА О МЯТЕЖНОМ ДУХЕ

(Подражание песне)

Звёзды скверно так в ночи улыбаются…

То-то нынче палачи позабавятся…

От заоблачных вершин вида статного

Привезли абрека вниз, чтоб пытать его.

Весь закованный в цепях, окровавленный, —

Словно сворою собак волк затравленный.

Конвоиры завсегда с виду шумные…

Подняли галдёж в церквах полоумные…

Лишь роптать обречены заключённые,

Коль уж вышло, что в грехах уличённые.

Месяц небо чернотой сплошь обугливал,

Только горец смелый взгляд не насупливал,

Будто ждёт его сейчас лобызание…

Начинается допрос с истязания.

И ночную тишь рассёк злобный свист плетей,

Да встревожил темноту звонкий хруст костей.

Зарычал свирепо кат: «Сознавайся, пёс,

Где сокровища зарыл? Не смущай допрос.

Всё равно тебе не жить басурманину.

Открывайся, где лежит клад, – славянину!

Усмехнулся лишь абрек: «Зря стараешься!

Хоть изрежь-исполосуй – не дознаешься

Где несметные лежат те сокровища.

Как умаешься пытать – остановишься».

Душно в пытошной избе, очи застит смрад.

Разъяряясь во злобе, наседает кат:

«Отвечай скорее, вор, где пособники,

Кто друзья твои теперь, а кто кровники?

Но первей всего скажи где сокровища, —

А не то, едрёна мать, обескровишься!»

Палачам не ведом дух милосердия…

Расплетаются кнуты от усердия…

От бессилья завывал тот, кто спрашивал, —

На себе волосья рвал, что отращивал…

Осрамились палачи, хоть старалися, —

Но пощады слышать крик не дождалися.

И тогда подручным кат злобно приказал —

Рвать безжалостно язык и колоть глаза.

Чтоб не видел белый свет с той поры бунтарь, —

Православью принесли в жертву на алтарь.

К половице прилипал обронённый зуб;

И последовал ответ из разбитых губ:

«Сколь алдаров загубил и не сосчитать.

Что награбил и отнял, коль хотите знать, —

Неимущим раздавал, кунакам дарил.

Для себя не наживал, для людей творил.

Вам не грезилось в мечтах вольное житьё.

Будет в чаще завывать обо мне зверьё.

Тем закончился допрос и недолгий суд:

Тащат к плахе удальца, да топор несут.

Завершился наконец тот кошмарный сон.

Покатилась голова, оборвался стон.