1

Старик поправил на голове дырявую вязаную шапочку, пригладил седую всклокоченную бороду, пробурчал:

– Склеротика утром встретил. Худой как скелет. В рванье: голое тело видать. Ноги тряпками обмотаны… Меня не признал.

Он и еще трое бомжей сидели под скобообразной бетонной плитой. Такими плитами выстилают подземные коммуникации. Плита представляла из себя готовое жилье: она стояла на двух плоскостях – стенах, третья служила крышей. Еще одну стену образовывала другая плита, лежавшая на боку. Пол покрывали куски картона. У стен было набросано всякое тряпье. Здесь, на узком пространстве между железной дорогой и заброшенным заводом, валялось десятка два таких плит. Рядом с плитой в очаге из кирпичей горел огонь. Порывы задувшего к вечеру холодного ветра то раздували пламя, то едва не гасили его. На кирпичах стояла помятая кастрюля, в ней что-то булькало. За их спинами лежал человек с окровавленным лицом. Иногда он издавал пьяное мычание.

– А что за Склеротик, Митрич? – хрипло спросила женщина с красным, обветренным плоским лицом. На ней были дырявое спортивное трико, замызганная голубая куртка, потрескавшиеся лакированные туфли. Из-под ярко-красной перекошенной шляпки во все стороны торчали жесткие черные волосы. Возраст ее трудно было определить.

– Ты что, Ырыс, его не застала? Весной он к нам прибился. Одет был хорошо. При галстуке… В возрасте уже… Память ему отшибло. Не помнил, где живет, как зовут, ничего! Три дня с нами жил, потом ушел. То на Ошском базаре его видели, то в Маевке. Теперь, значит, опять сюда потянуло… Наливай, Канай!

Приземистый бомж с круглым добродушным лицом разлил водку в одноразовые стаканчики. Они выпили. Человек за их спинами зашевелился, забормотал:

– Но… Но… – Никто не обернулся. – Новый предмет… в школе… в… ввести… «Благо… родство и честь»… назвать…

Он снова затих. Ырыс повернулась к мужчине лет пятидесяти пяти, с длинным красным носом. На голове его был брезентовый капюшон.

– Дядь Вов! Доценту кто морду разбил?

– Кто! Толян, кто ж еще.

– За что?

– За что! Да не за что. Ты ж Толяна знаешь: напьется – дурак дураком.

– Из-за Светки вроде, – уточнил Митрич.

Женщина сняла с кирпичей кастрюлю. Стали ужинать. Из-под самой дальней плиты донеслись злобные крики, плач.

– Ийи-и, опять Толян, сволочь, Светку воспитывает. – Ырыс выругалась. Они все вставляли мат почти в каждую фразу. – Вся уже в синяках… Ведь девчонка еще совсем.

– Так больше подадут, – усмехнулся старик.

– Значит, они теперь бутылки, скажем так, не сдают? – поинтересовался Канай. Он говорил с легким акцентом, Ырыс же – на чистейшем русском.

– Толян сейчас Светку попрошайничать заставляет. Мы с ней в одном переходе сидим.

– А сам с Русланом металл собирает, металл, – добавил красноносый.

– Видел я, как они собирают, – с ухмылкой сказал старик.– С завода тащат. Что там еще осталось…

– Так это они крышку с люка утащили, – догадался Канай.– Я чуть не провалился.

– Они.

– Куртку новую на Руслане видели? – спросила Ырыс.

– Ну а что, – сказал красноносый.– Металл – это тебе не бутылки.

Ырыс махнула на него рукой.

– Назгуль-эже сказала, вчера ночью кто-то мужика грабанул, – сообщила она.– Недалеко от ее комка, возле сарая. И позавчера.

Они помолчали.

– Где Валька до сих пор бродит? – сказал Канай.

– Свалилась где-нибудь, – равнодушно произнес старик.

Неожиданно к ним подбежала, сторонясь пламени, облезлая собака и приветливо замахала хвостом. Вслед за ней показалась лохматая, невообразимо грязная женщина. Она была пьяна.

– Легка на помине, – улыбнулся Канай.

Бомжи подвинулись. Женщина плюхнулась на картон.

– Мне водяры… плесните… – прошамкала она беззубым ртом. Лицо у нее было испитое, опухшее, неподвижное. Глаза, видимо, большие, голубые и добрые когда-то, заплыли, превратились в щелочки, стали тусклыми и пустыми. Она выпила, закусила. И вдруг всхлипнула.

– Сегодня… Склеротика пришили… Эжешка сказала… У сарая… Сперва били… Несильно, жалеючи словно… Потом горло перерезали… Оказывается… он здесь жил… – Она махнула рукой на многоэтажные дома за железной дорогой.– Сосед опознал… Полгода как… пропал, говорит… В двухк