Пролог

За дорогой видно край,

А за краем – ад и рай.

Говорят: «Умри, но сделай!» – сделай, но не умирай!

    Алькор. «Дорожная».

Сначала вроде бы стало легче – прекратилась боль. Райнхард встал, прошёл по помещению, обернулся. Его тело лежало себе на постели, а вокруг стояли все, кого он вызвал или не прогнал. Он слышал, что сказала его императрица, и посмотрел на её лицо. Эта единственная слеза… Ему снова стало больно, как будто от укола в грудь. Как же она будет одна, без него, с ребёнком, да ещё на троне? Зачем он потащился на этот распроклятый Хайнессен и дальше, украв у неё последнее время с ним? Сколько ночей он недодал ей даже то время, что им удалось понять друг друга, сколько раз он не позвонил ей с борта «Брунгильды», лишний раз не улыбнулся? Репутация, разборки с республиканцами – кому всё это нужно? Всё сам, а она теперь – делай вместо него… Биттенфельд был прав, когда вывез его из пожара, устроенного уже мёртвым Рубинским – как ни обидно это признавать. И обидно оставлять всех – просил, стало быть, Миттельмайера остаться живым, а сам… Райнхард утешал себя раньше, мол, все справятся, взрослые, взрослее его на самом деле – но сейчас совсем не было сил смотреть на эти лица, он и не догадывался даже, сколько боли причинил им своим презрением к смерти. А может быть, он был неправ, что согласился? Может, надо было ещё поваляться, потянуть время? Ради них всех – нет, я уже не могу на это смотреть, это невыносимо. Когда-то я считал, что не нужен никому, и у меня есть только два человека, которым я не безразличен – какой же я был дурак…

Он отвернулся и пошёл прочь, сам не зная, куда его несёт. Он чувствовал, что плачет – хотя сейчас, конечно, слёзы не могли падать из глаз и даже застилать свет. Райнхард столько раз представлял себе встречу с Кирхайсом, но сейчас страшился даже мысли об этом – как сказать ему, что сестра осталась там? И кто, как не Император, должен был о ней заботиться – выдать замуж, кстати говоря? Нет, нас интересовало, как перещеголять в тактике хитромордого инфантила Яна, вот и вся забава, как у детишек в песочнице… Так заигрался, что не заметил, как сам сломался – и вот теперь люди, которых он повёл за собой и бросил, обречены страдать по его вине. Разве не он потащил в свои игры Кирхайса, который потакал ему из вежливости? И сколько ещё блестящих людей отдали свои жизни ради его игры, вообще-то? Что бы там не говорили, а императором он был плохим – не больно-то интересовало его на деле, чем живёт его империя, а исполнять обязанности он просто привык, как всякий дисциплинированный солдафон. И уж как он привык сваливать неподъёмное на свиту – сам даже не заметил того. И эти… ошибки от дурости. Зачем назначил Трюнихта снова на Хайнессен, чтоб тот выжал последние силы из Ройенталя? Да и того выставил вон, делай, мол, что мне не под силу – он был старше, оттого и сломался страшнее. Что он скажет, кстати, об этом Кирхайсу – помнится, они втроём спасали сестру в его отсутствие, когда Флегель подставил маркизу как главную вдохновительницу убийства, а ведь дело-то всего лишь было в его, Райнхарда, неосторожных словах и манерах.

Пустота, какой-то сумрак. Хотелось свернуться в комок и рыдать – ничего такого при жизни он себе не позволял, мало ли, увидит кто. Вернуться назад не было возможности, идти вперёд – не было сил от душившего стыда. При жизни ему всегда помогали в такие минуты – сначала сестра, потом Кирхайс, потом Оберштайн, Хильда, Эмиль. Он воспринимал это как должное, не думая, чего это каждому стоило. Он предпочитал думать, что уйди он из их жизни – всё будет тихо и спокойно, и все избавятся от хлопот. Бессердечный эгоист, как же поздно он понял, сколько боли причинил тем, кто шёл за ним следом. Даже на Оберштайна обиделся, не увидев его у своей постели. Забыл, кто вытирал тебе слёзы после смерти Кирхайса? Кто закрывал тебя своей рукой, когда Кирхайс принял на себя весь удар убийцы – было ведь, моё величество, было же, чего уж сейчас-то делать вид, что не заметил. Кто тебе трижды спас трон и предлагал себя уничтожить, чтоб только Ян покинул этот мир и не раздражал тебя своим существован