Мартышка

Владимир Викторович Рунов

«Кубань. Лето сорок третьего года. В глубину лесов уходят истерзанные в боях части Красной армии. Скрипят по горным тропам уставшие обозы. Притихли хутора. Дым горящего хлеба смешивается с пылью наступающих немецких колонн. Полевые подразделения не останавливаясь, проходят сквозь станицу, следом идут зондер-команды. Их задача – освободить зону боевых действий. В основном это русские полицаи. Под ударами сапог, прикладов рушатся плетни, с треском вылетают калитки, двери хат, звенят стекла, заходятся в лае собаки. Происходит то, что сегодня называется зачистка… Крик, плач, рёв, выстрелы, собачий визг. За околицей на окраине разворачивает станины немецкая батарея. Весёлые, потные, в одних трусах, сверкающие загаром, артиллеристы дают залп, посылая снаряды в лесную чащобу…»

Рунов Владимир Викторович

Мартышка

Кубань. Лето сорок третьего года. В глубину лесов уходят истерзанные в боях части Красной армии. Скрипят по горным тропам уставшие обозы. Притихли хутора. Дым горящего хлеба смешивается с пылью наступающих немецких колонн. Полевые подразделения не останавливаясь, проходят сквозь станицу, следом идут зондер-команды. Их задача – освободить зону боевых действий. В основном это русские полицаи. Под ударами сапог, прикладов рушатся плетни, с треском вылетают калитки, двери хат, звенят стекла, заходятся в лае собаки. Происходит то, что сегодня называется зачистка… Крик, плач, рёв, выстрелы, собачий визг. За околицей на окраине разворачивает станины немецкая батарея. Весёлые, потные, в одних трусах, сверкающие загаром, артиллеристы дают залп, посылая снаряды в лесную чащобу…

На этом паническом фоне вдоль плетня пробираются двое мальчишек, босые, в грязных майках, перепуганные. Спиной к ним стоит полицай и грызёт яблоко. Он не видит мальчишек, но его присутствие мешает их бегству. Пацаны легли в помидорную ботву, затаились, да так, что слышно, как гудят пчёлы…

– Мартышка! – шёпотом говорит тот, что побольше. – Надо перележать… Может он уйдет? – Мартышка шмыгнул носом и ничего не ответил. В это время в улочку с солярочной вонью заворачивает здоровенная машина. Сверху хорошо видны притаившиеся пацаны. В кузове хохочут полицаи:

– Эй, кум! – кричит один из них, показывая пальцем. – Гляди, зайчат упустишь… пока закусываешь… Вот они в огороде притаились…

Полицай отбросил огрызок, подошел к плетню, заглянул:

– Тю! А-ну, вылазь! –

Пацаны встают и карабкаются через плетень, подходят к полицаю и опустив головы, затихают перед здоровенным рыжим мужиком. Взяв винтовку наперевес, тот говорит:

– Руки подыми! Я вроде вас знаю? Из Григорьевской, что-ли? –

Пацаны подняли руки и согласно кивнули головой. Спрыгнули с машины другие полицаи… Тот, который помоложе, развинченный, руки в карманах, перекатывая во рту мокрую папиросу и сверкая стальными зубами, противно хохотал:

– Ну шо, Кузьма, шо делать с имя будем? Диверсанты! Подкрадывались! Може расстреляем по закону военного времени. Рожу то подыми… Батюшки! – воскликнул он, выплюнув папиросу. – Ты, на глаза то его посмотри! –

Мартышка поднял голову…

– Что за бесовщина такая! – тихо воскликнул другой, что постарше. У мальчишки были разные глаза, один карий, другой светло-серый…

– Дяденька! – заговорил другой пацан, Петруха. – У него такие глаза всегда, с рождения, разные… –

Мартышка переминается, мнёт пыль босыми ногами. Тот полицай, что ел яблоко, говорит:

– Та я знаю его, он в Папоротном жил, внук Егорки Хребто, охотника нашего полоумного. Дед-то твой небось у краснопузых?…

– Он весной еще помер… – еле слышно отвечает Мартын.

– Помер! Такой шустрый был! – изумился полицай. – А бабка? –

– Да в нашу хату третьего дня снаряд угодил…Всех побило! –

– Значит, сирота ты сейчас круглая… – мужик криво усмехнулся и стал своим рассказывать:

– Мать его нагуляла… Сама то лет пять назад куда-то сгинула. Должно быть с заготовителем сбежала, был у нас там один хмырь, из цыган. А баба ничё, жопастенькая… Я на конеферме работал, к ней приглядывался… –

– Ну, ладно болтать! – сказал тот, что пост