Убью за тебя

Тёмку били регулярно. Он отхватывал столько раз, что странно было, как еще ходил. И, что удивительно – бить-то было особо не за что. Тихий, не огрызается никогда, на уроках не умничает, сидит за последней партой, молчит. Девчонок ни у кого не уводит (при всем желании не смог бы, девчонкам его скорее усыновить захочется, чем поиметь), спортом не занимается, стало быть, ни на чей трофей или место в команде не нацелен. Но, боже, как же его хуячили.

Саня по природе своей не любил разборки, хотя в свои семнадцать телосложение имел такое, что мог кого угодно в асфальт вкатать. Но не лез. Даже когда была грызня с соседней школой (Ледовое побоище, как его окрестили за то, что дело было на катке), даже когда узнал, что приятель детства трахает Викулю – Санькину тогдашнюю подружку. Не врезал ему, только плечом толкнул, напился вечером в одиночку, а утром, как прежде, сидел на своем месте рядом с Викулей, только уже на виновато-томные взгляды не реагировал, словно и нет ее.

Когда Тёму били, он не лез, просто смотрел издалека, пытаясь понять, чем же он так всем не угодил. Дохлый – да, но мало ли в школе дохлых? Глаза в половину лица, как у девки – так наоборот, умилять должно, а не раздражать. Тихий, но не зашуганный, скорее, смирившийся. Плевать настолько, что бить себя позволяет? Лежит, свернувшись калачиком, терпит. Этим бесит?

Вот и сегодня – скрутился, как эмбрион, ноги к животу подтянул, зажмурился крепко-крепко и лежит. А пацаны пинают его вчетвером. Да от души так пинают – с размахом. Сашка сидит на перекладине крыльца, смотрит, как Тёма утыкается рожей в грязный утоптанный снег. Красные мазки крови там, где минуту назад он лично затоптал окурок. Это длится минуты четыре – Тёмычу больше не надо, он и так еле дышит. Диман напоследок пинает его в лицо, плюет на мокрые вихры волос, наполовину спрятанные под капюшоном, и они сваливают – три минуты до звонка.

Саня сидит дольше. Даже после звонка сидит и смотрит. А Тёма не шевелится, не скулит – вообще ни звука не издает, только грудь вздымается – дышит. Тихо так вокруг – урок идет. Мелкие снежинки, как мухи, начинают кружить над головой, засыпать Тёмкину скорчившуюся тушку. Сашка не знает, видит ли парень его – вряд ли он вообще что-то видит в таком состоянии. Ему интересно. Спрыгивает со своего места и подходит, присаживаясь рядом на корточки. А в голове молоточком – не лезь, блять, не лезь. Отбрасывает темную челку с глаз – тот все еще зажмурен, но от прикосновения словно чуть крепче сжимает веки. Вооот, сука. Все-таки страшно, не похуй.

– Что ж ты за чмо-то такое бесхребетное? – спрашивает тихо, как будто у самого себя.

Тёма долго не отвечает. Дышит, выпуская пар в прохладный предзимний воздух. Конец ноября, скоро Новый год, а Саня сидит тут с этим расквашенным… Тьфу.

А потом вдруг тихо-тихо, словно мышиный писк:

– Я маме обещал.

– Что обещал? Сдохнуть?

– Не драться никогда.

– Значит, все-таки сдохнуть.

Саня не мать Тереза, да и жалостью к убогим никогда не страдал, потому так и оставляет Тёмку лежать на снегу за школой. Идет на урок, успокаивая себя – Тёма он это, сильный. Не впервой поди. Встанет, до дома дойдет – живет за углом. Нормально все.

А у самого такие кошки внутри скребут, что противно.

***

Артём приходит в школу только в четверг. Саня видит его, когда, опаздывая на первый урок, влетает в класс со звонком. Катерина Васильевна смотрит осуждающе, ворчит, мол время не тратим, проходим на свое место. Его место рядом с Викулей, да только он почему-то шагает мимо, в самый конец класса, и под гробовую тишину приземляется за парту справа от Тёмы. Артём от его махинаций в ахуе – не поворачивается, но смешно выпучивает глаза, уставившись в стол. Саня мельком рассматривает его – один синяк, тот, что под глазом, прикрыт челкой, а второй, на подбородке – уродливым полосатым шарфом. Желтоватые уже, бледные. Быстро же на этом дрище синяки сходят. Весь класс поворачивается в его сторону – Саня видит обиженное лицо Викули и охреневшее – Костика, своего друга. Кивает ему, кривя губы в фальшивой улыбке, а потом исчезает в своем рюкзаке, вынимая учебник, т