пролог

садись удобнее. хочешь – можно даже на подоконник. звезды будут гораздо ближе. какой тебе чай? может быть, кофе? дома у меня водятся только сказки, приторный кофе и горький чай. давай я накрою тебя плотнее моим шерстяным оранжевым пледом.

устроился? вкусный напиток? тогда давай я сяду рядом и почитаю тебе. ты, наверное, уже и забыл, как это здорово – когда тебе читают вслух, правда? так уютно и тепло на душе становится. только не засни раньше времени, ладно? я столько всего хочу тебе рассказать!…

я буду читать тебе стихи. уютные, как бабушкины шерстяные носки и запах пирога в родительском доме воскресным утром. а потом придет время Петербургских сказок, таких же теплых-теплых, как коты зимой, вопреки всем стереотипам, и будут они о жизни писательницы-волшебницы в городе на Неве, раздаривающей свое волшебство совсем безвозмездно.

готов? ох, вот и вскипел чайник.

слушай внимательно. с этих строк начинается волшебство…

горький чай

оружие

рушь все, что было прежде

обжигающей своей теплотой и крепким черным чаем с чабрецом между обмерзшими ладонями,

вагонами, сквозняками питерского метро,

расставаниями, встречи перед которыми нам не дано.

нам быть с тобою бы романтизмом и навороченным чересчур барокко,

не любить бы слово «прощаться» и знать, что прощание наше недалеко —

где-то пониже ребер, под спертым дыханием.

прячь меня в себе,

прячь глубже.

боже,

только не надо хуже.

пульсом наружу

—

останься

моим самым

любимым

мазохистским

оружием.

    13.03.17.

    23:57.

одышка

знаешь,

я снова сегодня жалкий и никудышный

поднимался по лестнице с сигаретой в зубах, надрываясь кашлем бронхиальной одышки,

трогал стены подъезда, терпел чертовой памяти белые вспышки.

ты знаешь

мне снова казалось, что моя проклятая любовь к тебе

еще небеснее всякой парижской вышки,[1 - – имеется в виду Эйфелева Башня.]

когда я лег на кровать,

и снова

снова

стал вспоминать

тебя

твои губы, руки, родинки, свет голубизны глаз.

ты плачешь?

нет, надо смеяться подчас

потому что причиной моей глупой никчемной истерики

стал наш полосатый

застиранный

старый

матрас.

    14.03.17.

    23:20.

оголенными проводами

даю пари —

ты говоришь, что в душе моей декабри,

ты уверена, что я не умею любить,

и что за каменным лицом моим

скрывается лишь серый и пыльный дым.

но нет.

знала бы ты, что

я искрю фейерверками,

оголенными проводами,

ты не поверишь, но я живой.

я тоже давно горю.

и потому я прошу —

ты думаешь, что всадишь мне в сердце миллион пуль без шрамов и ссадин —

остановись,

я молю тебя,

хватит

    15.03.17.

    23:00.

юность

я пишу сегодня

к тебе,

запечатанной в чёрной непроницаемой мгле

моих глаз,

моих губ,

сердца,

которому не согреться, к сожалению или к счастью, без твоих ледяных ладоней.

почти сатирическая ирония —

я и не думал, что пальцы холодные

могут приносить тепло,

и вызывать практически истерическое, дикое и голодное

желание знать, что счастье наше на вечность обречено.

да и более ничего.

только из зеркальных трещин собирать мягкие твои черты,

и, наконец, пристанище вечной моей весны,

где круглогодично и беспрестанно цветут цветы,

на двоих наша юность.

твоя душа,

твоё тело,

ты.

    16.03.17.

    22:57.

красными нитями[2 - стихотворение посвящено песне «ПММЛ», исполнитель – Земфира.]

я стою на крыльце подъезда.

в моих ушах Земфира, [3 - – российская рок-певица, музыкант, композитор, продюсер и автор песен.]неимоверно сложно согреться,

ведь пробивает весенним холодом и невыносимой тоской о чем-то ещё непрожитом

пробитом, пропитом мною без осознания того страшного риска,

на который я пошла, полюбив.

весна и ты подобрались ко мне непозволительно близко —

внутривенно-внутримышечно.

лучше уж опрокидывать в себя кружками кофе без идиотских моральных принципов,

чем не видеть тебя во время снов в своих мыслях —

веснами,

грезами,

криками,

числами.

я снова связываю красными нитями

наши запястья, пальцы, кровь.

я д