699 год от второго сотворения мира. 15 марта. 16 часов пополудни

Читал книгу деда Кузьмы. Разделы, касающиеся лесных нимф, кикимор и русалок. После изучения книги снова ловил в шкафу Небоську и отвечал на дедовы вопросы о самарских водяных чертях. Дед Кузьма требовал полного ответа – такого, какого, обычно, требуют от поступающего на Императорские московские курсы егерей. Пришлось отвечать, хотя после ночной охоты на лесное Заморочило очень хотелось спать.

Вкратце ответ деду Кузьме звучал так (дед Кузьма установил правила, по которым все его вопросы и свои ответы я должен тщательно фиксировать в своем дневнике) – водяной самарский черт размером не превышает черта лесного, но существенно отличается устройством и формой своих рогов. Рост взрослого водяного черта – 1,5—1,8 метра, еще 1,2 метра приходится на мощный хвост со здоровенным костяным утолщением на конце, здорово смахивающим на еловый шишак.

Рога у самарского водяного черта так близко сходятся друг к другу, что, кажется, будто растут из одного места. Ежегодные рубцы или годовые кольца ясно видны.

Следует также упомянуть об оренбургском карликовом водяном черте, который меньше самарского водяного черта раза в два, но в сто крат его злее. От одной, весьма кратковременной встречи с ним у меня остался длинный шрам на груди и постоянные издевки деда Кузьмы, который не уставал насмехаться надо мной и говорить, что тогда, при встрече с оренбургским чертом я походил на жука, наколотого иглой на деревяшку. Собственно, виноват во всем был я один – не предпринял нужные меры предосторожности, полагающиеся при охоте на подобных нечистиков, за что и поплатился двумя своими ребрами и частью легкого.

699 год от второго сотворения мира. 21 марта. 10 часов утра

В соседней деревне Выдрино сбесился очередной домовой и дед Кузьма, вызванный усмирять «волосатого пьяницу», взял меня с собой. Путь был не близкий, и пока мы доехали, меня успели основательно утомить заунывные вопли лесных изнытей и заморочило. Дед Кузьма на эти пронзительные завывания, визги, стоны и хрипы не обращал никакого внимания и даже успел ненадолго вздремнуть. Мне же он спать запретил и велел следить за выдринским мужиком, правящим выдринской же тарантайкой, сказав, что вопли заморочило сводят некоторых людей с ума и они способны завезти себя и своих попутчиков в гибельную трясину Черницовых болот.

Мужичок оказался крепким и с катушек не съехал, только сделал пару лишних кругов вокруг Чернецова болота и получив от меня увесистый тычок в спину, быстро пришел в себя и доставил спящего деда Кузьму и меня в целости и сохранности в деревню. У меня же от этих воплей целый день кружилась голова и дрожали руки, отчего я плохо сплел отводное чучелко для бешеного домового и получил нагоняй от деда Кузьмы.

Отругав меня как следует и обозвав безруким лентяем, дед Кузьма сам сплел отводное чучелко и мы отправились к тем людям, к которым нас вызывали. Там, прямо посреди двора, огромный домовой, нажравшийся где-то кислых щей и оттого впавший в бешенство, сцепился с таким же огромным банным чертом.

Черт налетал на домового, бил его своими рогами и проворно отскакивал. Домовой ревел и крушил деревянный забор, долбил ведром по земле, скреб когтями бревенчатую стену бани (оттого банный черт и выскочил наружу), с размаху прыгал на резное крыльцо избы, отчего оно жалобно скрипело и трещало.

При виде меня и деда Кузьмы домовой перестал ломать крыльцо, опустился на свой толстый лохматый зад, уставился на нас, оскалил желтые кривые клыки и оглушительно заревел. Ревел домовой до тех пор пока не охрип (где-то внутри избы, скорее всего в подполье – там горазды прятаться в таких случаях деревенские) раздался испуганный детский плач, женское визгливое причитание и хриплая мужская ругань (деревенские мужики не видят не чего зазорного в том, чтобы прятаться вместе с бабами и детьми, считая что разбираться со сбесившимися дворовыми нечистиками обязаны именно министерские егеря, которым они каждый год платят Десятину)

Проревевшись, домовой помотал лохматой башкой и принюхался. Из открытого сарая вылезла потревоженная его ревом глотиха и