Долгое чаепитие

Сергей Бердников

Правдивая пронзительная повесть, посвященная военному детству – уникальное свидетельство очевидца о страшных блокадных днях, о тяготах эвакуации, о мужестве и долге. События тех страшных дней увидены глазами мальчика, но поняты и осмыслены уже зрелым человеком. Автор рассказывает об обыденных вещах, но читателя не покидает чувство, что мировая история и культура – вот они, рядом, и каждый их контакт с миром блокадного ребенка и послевоенного подростка становится значительным, необыкновенным. Сдержанная, мудрая книга на границе мемуарной и художественной литературы.

Сергей Бердников

Долгое чаепитие

Повесть

© Бердников С., текст, 2017

© «Геликон Плюс», макет, 2017

Я бы хотел, чтобы сказочный вымысел подчинился разуму и принял видимость настоящей истории. Если же кое где он со своевольным презрением отвернётся от правдоподобия и не пожелает даже приблизиться к нему, просим благосклонного читателя отнестись со снисхождением к этим рассказам о старине.

    Плутарх. Сравнительные жизнеописания.

Посвящаю светлой памяти родителей:

моей мамы Евгении Владимировны Вейцман

и моего папы Леонида Николаевича Бердникова

1

…Можно начать так. Две старушки сидят за столом друг против друга и пьют чай. Правдоподобно, но неправда. Старушки? Может быть, и нет. Женщины. Возможно. Пьют чай? Неизвестно. Сидят за столом. Друг против друга. На столе перед ними что-то стоит. Не видно – что. Очень далеко. Вполне возможно, что это действительно чайник и кружки. Может быть, чашки или стаканы.

…Вернее бы начать так. Двое сидят за столом. На столе что-то стоит. Надо ещё добавить: эти двое сидят в комнате на пятом этаже…

Сколько же добавляется и дорисовывается со временем. Удивительное устройство – человеческий мозг. Когда-то что-то увидел. Через много лет с изумлением: «Как же много запомнил! С какими деталями!» Ничего подобного. Запомнилась только какая-то одна поразившая деталь, мелочь, ситуация. Остальное – привычные, соответствующие этой запомнившейся детали декорации, звуки, ощущения и тому подобное – мозг добавляет, достраивает потом. Ему не надо помнить всё. Он пользуется готовыми блоками и делает запомнившуюся мелочь такой, какой она могла бы быть, привычной, в окружении привычных ощущений. Вставляет на «нужные» места «необходимые» детали, краски, звуки. Чтоб было как всегда. Чтоб то яркое, необыкновенное, страшное, что когда-то поразило мозг, затянулось банальностью и обыденностью. Чтоб не болело потом всю жизнь. А так, при случае: «Вот, помню…» И нарассказываешь, навспоминаешь, наговоришь со всеми подробностями, в красках, с запахами и звуками. Нет, не потому, что выдумщик такой, а так привычнее, спокойнее и себе и другим…

…Двое в комнате на пятом этаже сидят друг против друга за столом…

…Санки едут медленно и ритмично подёргиваются в такт маминым шагам. На санках лежит какой-то узелок. Прижатый к нему спиной, сидит мой брат, Володя. Я привязан к брату, брат к санкам. Володины ноги расставлены шире краёв санок, но тротуара они не касаются, потому что валенки не дают им согнуться. Между его расставленных ног сижу я. Всё это связано друг с другом и плотно привязано к санкам. Верёвка, за которую мама тянет санки, намотана на её руку. Наискось мамину фигуру пересекает ремень, на котором висит полевая сумка. Мама, полевая сумка, санки, узелок, брат и я – одно целое. Мы связаны, перетянуты, примотаны друг к другу. Мы покидаем Моховую, и всё хуже и хуже виден дом, в котором на пятом этаже двое в комнате сидят за столом друг против друга…

…Все засыпано снегом. Снег шёл, наверное, всю ночь. Снег скрипит под мамиными ногами, под полозьями санок. Из-за шапки и платка, которым я обвязан и привязан к санкам и к брату, плохо видно вокруг. Голову тоже не повернуть, да и не хочется. Снег. Всё засыпано снегом. По белым его буграм на углу Моховой и Белинского неторопливо двигаются тёмные фигуры. Вчера здесь был дом, мы с мамой и братом ходили сюда в булочную…

…Санки падают на бок… Мы с Володей и узелок за его спи