Виктор Каган

Там на Парнасе музы, боги и вдохновения дары. А мы присядем у дороги отдаться баловству игры словами то всерьёз, то в шутку, то с умыслом, то просто так. Вернёмся в детство на минутку и встанет на ребро пятак. И посмеёмся друг над другом и над собой – не всё ж стонать. И бог нас не поставит в угол, а к нам подсядет поиграть.

Эта книга – маленькое собрание малых поэтических форм – подражания, пародии, шаржи, частушки, поэхи, считалки, бляшки – для склонных улыбаться другим, подтрунивать над реальностью, посмеиваться над собой и, позволяя себе где смех сквозь слёзы, где слёзы сквозь смех, не отягощать жизнь, как говорил Н. А. Тимофеев-Ресовский, звериной серьёзностью.

Зверь стихов

Кажется (не знаю, не пробовал), пародии пишут, чтобы было смешно. Так мне и было – раньше, когда я читал пародии Виктора Кагана, в те времена ещё не объединенные в эту книгу, и потом про себя повторял то «Стихи – это вам не пахать и рожать», то «Стою я с междометьем на лице», то «Ну зачем вы со мной так по-свински»… Над некоторыми из пародий, признаюсь, хохотал в голос – правда, смущаясь, потому что иногда находил их весьма беспощадными… – и тем не менее не будучи в силах устоять перед точностью-вежливостью-королей.

На сей же раз, получив книгу и пробежав глазами те из пародий, которые помнил, я на много дней вдруг застрял в цикле с обещавшим много-много радостей названием «Из жизни поэтов и Л. Н. Толстого» – сначала приготовившись смеяться, да тут же и забыв о своём намерении. Это были стихи, пародирующие стихи. Пародирующие стихотворство как занятие. Пародирующие поэзию как возможность самовыражения посредством поэзии, когда «ангел леший зовет к столу творить стихов» того, чьё преклонение перед искусством слова окончательно беззаветно и кто не только не стыдится собственного косноязычия, но и ничего не знает о нём. Несчастного Бальзаминова, который забыл, что он Бальзаминов.

Это очень сложная игра. Играть в косноязычие пытались и пытаются многие, однако мало чьё косноязычие выглядит естественным: очень уж трудно тут не заиграться. Косноязычие авторского альтер эго в этой книге – подлинно: оно не отрефлексированное косноязычие напоказ, но как бы сама мучительная невозможность воспользоваться изжившим себя поэтическим языком при создании нового текста Перед нами пример своего рода самоубийства в процессе высказывания, или, как называют это в лингвистике, иллокутивного самоубийства – беспощадного и тем более трагического, что совершается оно на границе между литературой и реальностью… чужой литературой и собственной реальностью: «Он вдохновенной головою качнёт звездой во лбу светя и то как зверь стихов завоет то их заплачет как дитя».

Вообще говоря, у Виктора Кагана, этого зверя стихов, есть, во всяком случае, одна уникальная черта: спрятавшись за десяток ассоциаций, цитат, реминисценций, аллюзий и иллюзий, кивков и экивоков – вдруг вовсе без маски выпрыгнуть навстречу читателю и тоненькой шпагой поразить его в самое сердце. Вот хоть и в невинном таком (по-моему, уникальном для поэзии) жанре считалочек, от которого никак не ожидаешь полёта в экзистенциальную бездну… в которую однако проваливаешься – и, что самое странное, вовсе не спешишь её покидать: «девка тётенька карга мальчик девочке слуга раз два три четыре пять вот и время помирать».

Так что… не знаю, для чего пишут пародии, но к концу книги уже не только не смешно, но и просто отчаянно – не спасают даже развесёлые «бляшки». Может быть, потому, что, если к кому-то Виктор Каган действительно беспощаден, то прежде всего к самому себе, а это качество в современном литературном контексте, к сожалению, весьма и весьма редкое… «исчезающе редкое», как говорят в Дании.

    Евгений Клюев,

    Копенгаген

бартошки

Эдуард Асадов

Когда ты уронишь вдруг мишку из плюша —

всякое может быть —

советчиков всяких недобрых не слушай,

что скажут, мол, лучше забыть.

Ты вспомни, как верен он был вашей дружбе

и в дождь, и в снег, и в жару,

как мало ему от тебя было нужно,

и он повторял: «За тебя я умру!»

Сурово и горько скажи себе: «Надо!

Мой друг пропадает в беде.