Глава 1. Смерть в джакузи

– Почему? Ну, объясни мне, почему?

Настя стояла посреди тон-студии, – маленькой комнатенки, разделенной пополам стеклянной перегородкой – именно здесь участники «Звездного зазеркалья» записывали свои воскресные выступления. Слезы сами лились у нее из глаз. И это были не глицериновые слезы, которые так часто используют на сцене, а самые настоящие, соленые и горячие. Почему влага, выливающаяся откуда-то из нутра человека, кажется значительно теплее? Как будто бы там разогрели, поджарили и вскипятили душу, и она булькает, бурлит, выходит наружу, изливается горячими каплями духовной сути.

Настя провела языком по губам. Вкус мокрой соли усилил горький спазм, слезы потекли еще интенсивнее.

Валера сидел в кресле. За последние три месяца он прибавил в весе килограммов десять: сказывались нервные перегрузки. И сейчас он едва дышал от внезапно распухшего тела, не зная куда и как разместить, куда повернуть, и как двигать эту надувшуюся и как будто чуждую оболочку. На сцене певец стал надевать пояс, утягивающий его так, что он с трудом доживал до конца песни и скорее уходил за кулисы снимать его, чтобы сделать полноценный вздох. Но деться было некуда. Без него, без пояса, пузо вывешивалось из костюма, и он превращался в какого-то мистера – Твистера.

Когда ввязывался во все это, он даже не представлял себе, как будет неспокойно, нервно, дергано. Нет, он понимал, что будет непросто, но не настолько. Удары сыпались с тех сторон, откуда он не предполагал и не ожидал. Он и сторон-то таких не знал, а оттуда исходила враждебная волна, заставлявшая его поглощать мясо и пить вино в тех количествах, которые сразу вылезали лишним жиром, весом, объемом. Как он устал. Он устал смотреть, как устал брат, устал видеть, как издергалась дочь, устал сам… просто устал… Он даже слышать больше не мог про «Звездное зазеркалье» и считал дни до окончания проекта. Хоть как-то все бы закончилось… Лишь бы дотянуть до конца… Лишь бы с братом ничего не случилось.

Валера сморщился, вспомнив воспаленные глаза брата. Костя разрывался между Киевом и Москвой, между студией и домом, и этим домом – домом-аквариумом, домом, где было больше телекамер, чем обитателей, и где сейчас жила и умирала их Настя. Их Настя… его Настя… его котенок… его дочка… его надежда, его гордость…

Он устал и петь, и выходить на сцену, и улыбаться, и смотреть на лица, обращенные к нему в зале. Как ему надоели эти закулисные друзья-враги, соседствующие с ним в концертах, мило улыбающиеся ему в лицо и злобно шушукающиеся у него за спиной. Банк. И опять улыбки, опять разговоры.

Втянул в это все брата. Он не спит уже которую ночь.

Нет, не так. Брат сам предложил ему. Вдвоем мы потянем. Ради Насти. Будем держать свою линию. Будем максимально открыты. Сделаем уличные концерты. Все увидят нашу Настю…

Валерий вздохнул. Брат был романтиком. Они оба были романтиками. Они даже предполагать не могли, с чем придется воевать. Когда же все это кончится…

Ванидзе поднял голову. Посмотрел на дочь. Как изменилась его девочка. Лицо стало круглым, талия расплылась. Она тоже топила стресс в еде. Глаз почти не было видно в опухших от слез веках. Она тут, в запертых четырех стенах была обездвижена. Никуда не выйти, никуда не сходить, сиди тут и сиди. И чего она опять недовольна?

Он поморщился… Ей что… Только высидеть тут время, ничего же не надо делать. Только пой и будь под камерами. Что, в самом деле, она хочет от него?

Он устало взглянул в глаза дочери. Черные, глубокие, такие же как у ее матери, такие же, как у него… И нос… Неужели они похожи? Да нет. Никто не догадается. Его фамилия – Ванидзе, у нее – Сивошенко. Настя – вылитая мать. Вот и рыдает, как мать… Губы распухли, огромные, способные извиваться, как два червяка, они кривились в детской гримасе горя и отчаянья.

– Что – почему? – неохотно, как сквозь зубы протянул он и отвел глаза. Бархатистый голос его был в этот раз тихим. Совсем тихим. Он сам не знал, что делать и как выпутываться из засосавшего его «Звездного зазеркалья». Про себя, мысленно, в глубине души, он громко, во весь голос и нецензурно проклинал тот день,