Надежда

Вьюги вышние горечь рассыплют вокруг,

Но и ласка в них есть, хоть они неутешны.

Дай мне руку, мой друг – только руку, мой друг,

И не бойся паденья – оно неизбежно.

Грустный ангел, чьим взглядом расплавятся льды,

Эти муки убьёт… и снега, тихо, нежно

Так целуют, истерзанных, наши следы,

Наши раны не тронув… Мы хрупки, небрежны.

Пусть метель достаёт свою виолончель,

Словно старая дева – в ней ясная свежесть;

Льётся нежность в зовущие горечь и хмель:

То щемящая жалость, то сети надежды!

Её чистым дыханием вьюга летит,

Словно светоч холодный, сияющий томно,

За всё то, что нестихнувшей скорбью горит,

И за то, что и солнце укуталось чёрным.

Загребу я в ладони тот девственный снег,

Тишину я приму, уж не чуя в ней жала;

И прощу злую плеть у духовных калек,

Что скупы на любовь, на добро или жалость.

Может, тоже давились тем слёзным огнём,

Застревающим в горле, не видя участья,

Не живя ни грядущим, ни прожитым днём,

И счастливых кляня – не надеясь на счастье.

Что ж, конечно, не зря, выпив яд до конца,

Цепенея от горя, обидной неволи,

Мы, беду не боясь, вскрыли наши сердца,

И разверзнули мрак, изнывая от боли.

Грустный ангел, вместивший заветы Христа,

Вновь склонился и вот, с состраданием нежным,

Всех убитых бедою – целует в уста,

Со слезами горячими… призрак надежды!

Потому что мечтая о доле другой,

Слышишь ты: пред тобой свищет саблями вечность,

Разжигает сердца – древний, вечный огонь,

Не геенны пустой, а святой – Человечность.

Пусть помилует Бог, ледяная заря,

Холодами пьяня, бьющий пульс успокоит.

Мы и слово «катарсис» любили не зря,

И слепа, и невинна молитва изгоев.

И огромные крылья раскроет заря,

Ссыпав снег ледяной, в лес худой и зелёный,

И увидит нас, светом слепящим горя,

Ангел всех прокажённых и всех оскорблённых!

«Что ты шепчешь, трава придорожная…»

Что ты шепчешь, трава придорожная,

Угасающим бликам зари?

Удлиняются тени тревожные.

Что ты плачешь, по ком, говори.

…Кто они, чьей тоскою глубокою,

как водой океан, мрак земной

полон, властью отравлен жестокою,

рока скорбных незримой рукой?

Может, тем, чья мольба так отчаянна,

тщетно силишься боль их унять?..

Или хочешь руками печальными,

с добротою девичьей обнять?

Огорченья развеять, как сказкою,

увядающих, блеск чей потух?

Успокоить мучения ласкою,

убаюкав страдающий дух?..

Может, хочешь дать силу скитальцам ты,

чары дев, открывая без слов,

и даримое нежными пальцами,

чтоб не мучил нег адовых зов?

Что ты шепчешь, трава придорожная,

Угасающим бликам зари?

Удлиняются тени тревожные.

Что ты плачешь, по ком, говори.

«И почки вновь пушистые полезут …»

И почки вновь пушистые полезут —

Весна идёт, всю стужу растопив.

Что исцелит души моей порезы,

Холодный ветер рощ, молчащих нив?

Она теперь пуста, с дырой большою,

Сквозной, о чистый воздух, о поля!

Что делать с неумолкшею душою,

Когда поёт зелёная земля?..

То сердце – в землю клином журавлиным

Упало, ласки не узнав бальзам?

Не дождь во мгле – Марии Магдалины

Слезами помутнённые глаза.

Закат кровав… Твой шёпот слышу читкой,

Чужой всем ветер, брат ночных пустынь…

Что прячет ночь за чёрною накидкой?

День солнечный мне горек, как полынь.

Аида мраком стала дня палитра.

Нам тьма нужней, и в горе не до сна.

Молчите, птицы! ночи – для молитвы.

И марлею на раны тишина.

Весна… Но в кубок мой, как в гроб хрустальный,

Целительной и капли не плеснув,

Вы вечно здесь… Кого вы растерзали —

Слезами обесчестили весну!

Спи, боль моя; врачующая дрёма

Меня сейчас укачивать начнёт,

Утишив нож Афганского синдрома,

Как старица, лишь ласкою уймёт:

Пусть мрак меня преследует тлетворный —

Целебнейшей рукой стряхнёт беду.

Тесьмы нательной крест мой животворный,

И соловьи, умолкшие в саду.

И лес замрёт… и сонные коряги

Мне ангелы, где человек – как бес.

То время скорби… Опустите флаги

Веселия с поруганных небес.

«Кровавой полосой заката…»

Кровавой полосой заката

Горела ширь издалека,