Условный рефлекс

Наталья Баклина

Он и она, что им помешало быть вместе? Кто кого предал, кто кому мстит? Короткая история, в которой уместилось всё: и поиски счастья, и непростая любовь, и умение отпускать прошлое, чтобы будущее – сбылось.

Шарыгин появился внезапно. Просто позвонил в дверь, словно и не было этих шести лет, и сказал открывшей ему Татьяне:

– Привет! А почему не спрашиваешь «Кто там?». Вдруг это недруг какой пожаловал!

– Тим? – она отступила от неожиданности. – Какими судьбами?

– Проездом из далёкого города Норильска, где живёт много диких комаров! Не забыла ещё, как кусают?

– Я ничего не забыла, – кивнула она, и ёрничество в его глазах на мгновение сменилось испугом: вдруг не впустит. Но она впустила

– Проходи.

Шарыгин вошёл и начал расстёгивать свою куртку неопределённого бурого цвета. В таких, как в униформе, ходила половина мужского населения Москвы, по крайней мере, та, что встречалась Татьяне в метро. И, по-видимому, половина мужского населения Норильска тоже: Шарыгин, хоть и был сверхаккуратистом, фасоном одежды предпочитал не выделяться.

– Слушай, на улице-то как прохладно для конца мая! Погода в Москве – почти как в Норильске!

Он оглядел тесную прихожую её небольшой квартирки.

– А ничего у тебя тут, руки приложить, так вообще можно конфетку сделать!

– Некому прикладывать, – пожала плечами Татьяна, придвигая ему тапки Ивана.

– А что так? Безрукий мужик, что ли? – Шарыгин кивнул на тапки, которые оказались ему велики размера на три.

– С руками, – не стала объяснять Татьяна. Шарыгин же снял кепку и огладил обритую наголо голову.

– Во, видишь, совсем лысый стал!

–А ты почти не изменился, – она разглядывала его почти бесстрастно, с почти аналитическим интересом.

– А то! Я как хорошее вино, с годами только крепчаю! Девки за мной и за лысым знаешь как…

– Ты не женился? – она не хотела знать.

– Да не на ком жениться, – отмахнулся он, следуя за ней в комнату. – Им же всем что сейчас надо? Денег! А я и так Лариске алиментами туеву хучу денег шлю!

– Как она? Ты голодный?

– Да съел бы чего-нито… А Лариска нормально устроилась. Нашла себе какого-то шоферюгу в своём Мухосранске, вместе живут на мои деньги и моему же сыну мозги полощут, что отец у него – дерьмо!

– Ты заезжал к ним, да? – догадалась она.

– Заезжал… Да ну их всех! Ты обещала меня накормить!

– Пошли, – она повела его на кухню. – Есть зелёные щи и рыбный пирог. Щи без мяса. Будешь?

– Буду.

Он, угадав, уселся в «мужской угол», где обычно усаживался Иван.

– А где твой-то? На работе?

– Я не замужем.

Она налила щей в глубокую миску, добавила ложку сметаны и поставила в микроволновку разогревать.

– Да? А что так? Не берут?

Шарыгин оценивающе скользнул взглядом по её располневшей фигуре, и она словно бы услышала: «Худеть надо, матушка!»

***

Эти слова были рефреном всей их пятилетней совместной жизни.

– Худеть надо, матушка! – хлопал он по её круглой попке, и Татьяна в очередной раз чувствовала себя толстой коровой, в постель к которой ложатся только из жалости. И мигом превращалась из взрослой уверенной в себе женщины, ведущего редактора городской газеты, в неуклюжую нелепую девчонку с ненавистным неправильным телом. В очкастую «жирную бочку», которая «родила сыночка». Впрочем, сыночка она ему не родила – сделала аборт. Сделала, потому что приближался отпуск, потому что собиралась поехать к дочери. А с Тимом всё было неопределённо, и ребёнок как-то так всё закручивал – не выбраться! Тим знал про беременность, насчёт аборта отмолчался, предоставив ей самой всё решать. Вот и решила, полагаясь только на свои силы и возможности…

Беременность была «залётной», хотя вполне закономерной. Шарыгин, старательно избегавший в их отношениях местоимения «мы» и предпочитавший формулу «я и ты» («мы» – это не с ней, «мы» – с кем-нибудь более совершенным), в постели был умелым и нежным. Татьяна просто плавилась в его руках и отдавалась ему со всем пылом души, как бы компенсируя несовершенство своего тела и доказывая: «Я достойна твоей, любви, достойна! Хотя б