Комнатный мальчик

В то яркое лето мы с двоюродным братом отправились в Тамбовскую область – в деревню Хомутовка, где у него жила когда-то бабушка. В той же самой деревне, совсем недалеко, – жила когда-то и моя бабушка. Она, правда, была и его бабушкой – уже второй по счету, в то время как у меня числилась одной единственной.

Такая вопиющая несправедливость усугублялась еще и тем, что, по наущению какого-то залетного, дальнего родственника моя бабушка (в разгар денежной нестабильности) второпях продала дом за копейки; и приезжать в деревню Хомутовка мог я теперь только в гости к своим двоюродным братьям, а никак уже не в собственный родной дом к любимой бабушке. На чужие пироги пасти не разинешь.

Шурику шел пятнадцатый, а мне было еще тринадцать, как и другому – мне двоюродному, а Сашке родному – брату Леше, который уже ждал нас в деревне.

В поезде мы всю дорогу распивали пиво, довольные тем, что как взрослые и едем в деревню одни. И, конечно, трепались о девочках. Шурик вводил меня в курс деревенской жизни. Все предыдущее лето, по рассказам, прошло за игрой в «бутылочку», посиделках у костра с гитарой и в других простых сельских радостях.

Особенно расхваливалась Светка, с которой Сашке часто выпадало целоваться и о чьих достоинствах знал он не понаслышке. Также упоминалась Оля, которую он не особо жаловал. «Это тебе, наверно, подойдет», – говорил он с ухмылкой, посасывая «Балтику-трешку». Намекая, гад, на мое, видимо, телосложение. Пухлому – пухлое. «Посмотрим», – отвечал я, глядя на тянувшуюся за окном полосу пустеющей русской жизни и оставляя позади футбол с друзьями во дворе, игровую приставку и родную сердцу комнату.

По приезду, мы сразу стали Капечкиными и должны были забыть на время московские фамилии, так как в деревне такая традиция – носить фамилию дома, в котором живешь.

Леха возился в сарае с безнадежно старым мотоциклом, и мы вдвем с Шуриком отправились проведать соседей. Светку мы нашли равнодушной и скучающей. Она сидела на лавочке, ковыряя в земле прутиком. На меня даже не посмотрела. А я так надеялся тут всех очаровать и утереть братьям нос.

Пока Сашка болтал с ней, я уверился, что Света порядком подзаскучала, и никакая «бутылочка» нам уже не светит. Так и было. Вскинув белокурую прядь волос и щурясь от солнца, она наконец уведомила нас, что завтра уезжает обратно в Москву.

«Ну как?!» – спросил меня Сашка, когда они закончили, и мы отошли в сторону.

«Да так себе», – ответил я отчасти назло, отчасти потому что мне не понравились ее красные большие пальцы на ногах, с остриженными «до мяса» ногтями. Возможно, они огрубели, пока Светка носилась с местной пацанвой по полям (впрочем, судя по ее тоскливому виду, она вряд ли так весело проводила время). Или мое детское восприятие делало их особенными, когда они на самом деле были самыми обыкновенными. И Сашка только фыркнул на мои претензии, сказав по-взрослому: «Какая же тебе баба нужна?»

Зато Оля была – совсем другое дело. Вся такая крепенькая, короткостриженая и кудрявая, как овечка (братья так и дразнили ее: барашком). И она никуда не спешила, с ней предназначалось провести нам лето. И не знаю, как смотрели на это братья, но я был очень даже рад.

В отличии от местных девчонок, с которыми мы знакомились по ночам и, играя во всякие «кис-брысь-мяу», целовались под не по-городскому звездным небом, не видя толком лиц и наделяя друг друга несуществующими чертами, – Олю мы встречали каждый божий и не только довольствовались лицезрением, но позволяли себе и шлепки по заднице, а то и щипки за грудь. И за них Оля, взвизгивая, отмачивала нам увесистые оплеухи. Благо, это того стоило. Мякушка ее тела напоминала на ощупь тсвежий деревенский хлеб.

«Кис-брысь-мяу» – совершенно не помню правил этой игры. Да они и не были важны, главное – сохранились в памяти поцелуи. Сухие. Робкие, с дрожанием губ на губах. Хмельные, после пива, но трепетные.

Помню, как, осмелевший и пьяный, я тронул кончиком языка губы одной, а она, оторопев и зажав рот рукой, как будто я укусил ее, забилась в угол и сидела там, испуганная.

Это было в заброшенной ветхой избушке, в которую мы