Письма мертвого воина

I

Мы, кажется, еще воюем.

Но это, знаешь, более похоже

На помесь жречества

С крестьянством – мы стоим

Рядами утром, чистим наш металл,

После чего расходимся за пищей,

Что ищем, ковыляя в сухостое,

Подобно насекомых вереницам,

Сгрызающих на мертвых чьих-то лицах

Черты родства. И тащим по земле

Свой запах, взгляд, и тени.

II

Так в детстве нам рассказывал старик

В деревне по соседству: край земли

Находится за умершими льдами,

Где только слышен вой

Ветров, и, как предвестье ада,

Совы белы.

Мы, не заметив, минули его,

Похоже, с той укрытой в снег черты,

Где ночи вдруг лишились черноты

И блеклый солнца шар

В бессилии касается тропы.

III

Под тряпьем раскрытые ребра

Исходят паром. Руки давят на воздух,

Немея. Вперед удара

Сердце чуть замирает,

Еще не привыкнув к позе

Бегуна на искрящем звездой морозе.

Что-то светит, мерцая, над самым теменем

(Если лежу, то за). Слышу запахи.

Вижу твои глаза,

Обводящие кругом белеющий горизонт,

Вычитая меня как секунду из суммы времени.

IV

Ты далеко от меня. И это – горчайший яд.

Как страсть на лице старика – неуместна улыбка.

Взгляд, обращенный куда-то туда, назад,

Тем больнее сжимает о горизонт зрачок,

Чем полнее глотающий степь восток

Наливается перестоявшей тьмой.

В каждом запахе – запах твоих волос,

Сохраняющих где-то, я верю, мой.

От горящих костров – череда полос.

В шелестящем воздухе пар. В густой

Пыли неслышно ступает ночь.

Размышления китайского крестьянина периода Хань

Кроша весеннюю землю, мерзлую, с жилами льда

И сукровицей проступающих мелких луж,

Я порой посматриваю туда, где кончается свет, и чужд дыханию воздух;

Где вода, упираясь в невидимое дно, замедляет падение тела, пока оно,

Натолкнувшись на твердое, не станет сном – прошедшего о себе самом.

Оступаясь в бороздах, бреду назад,

Где в тени скалы дом углами цепляет невольно взгляд,

У стены которого младший брат с переломанной голенью гонит лист

Прошлогодний, упираясь плечом в костыль, от лица свободной рукой,

И пыль забивает прищуренные глаза.

Прижимая к полу циновку, зад вторит общим законам бытья,

В каких, я уверен, записано ему быть – тем, что сверху должно давить

(Что есть суть империи). Раньше жить, говорят старики, было проще:

Порядок простой вещей был надежнее… люди ценили труд,

Верность… рыбой обилен пруд… кротки женщины… слава страны…

Вчера на краю деревни из тех племен,

Что не чтят ни старость, ни блеск имен,

Простояли конные с четверть дня, не решаясь напасть…

Может в прошлом, увидев вдали коня с черным всадником,

Дети не мчались прочь? Только это вряд ли…

Съедает ночь тусклый свет, оставшийся между туч.

Мы вдвоем, очерченные в квадрат, слышим только:

Небо роняет град на солому крыши.

За братом брат, забираясь в общий и теплый дом,

Мы как раньше – вновь вмещены в одном.

В приграничных районах империи

В приграничных районах империи —

мелкий дождь прибивает пыль

на камнях; под ногами белые

трубки чьих-то хрустят костей;

перламутровый венчик веера

в шумном доме; среди гостей —

дичь лесная, да где-то с севера

дым от вставших в степи частей.

По обочинам выбитой в скалах

колеи – еще тлеет снег

между пятнами влаги талой.

Проезжавший недавно грек,

не боясь острия меж ребер,

крикнул, что, мол, живой человек

так мечтает о тесном гробе,

как хотел бы здесь жить свой век.

Все возможно. В утробе неба

зреет вечер; горят костры,

под котлами; и тянет хлебом.

Жизнь и смерть – это две сестры,

что находят тебя, и где бы

ни был ты – их глаза остры.

Это время есть финиш бега.

Это место есть просто ты.

Одиссей – проплывая мимо острова

Значительно продвинувшись в пути,

Взираю подозрительно на остров

Очередной (после пиров Цирцеи

Отталкивает что-то в островах).

Какой-то, впрочем, странствующий муж,

(Возможно, католический монах)

Слонявшийся бесцельно по Итаке,

Орал и спорил чуть ли не до драки,

Что суши – только треть… Но это враки:

Была бы суши хоть бы эта треть,

Давно уже вернулся. Между пальцев

Эоловы метаются ветра.

Я думал написать еще вчера

Гомеру о препятствиях скитальцев —

Вот только не припасши со