Золотая сказка

Ваан Терьян

Терьян последовательно использовал и довел до совершенства принцип поэтических циклов. Представляя различные психологические переживаниями теряновские циклы («Грезы сумерек», «Ночь и воспоминания», « Золотая сказка», «Возвращение», «Кошачий рай» ) вместе создают целостную систему внутренней жизни лирического героя. Целью жизни поэта становится постоянный и бессмертный поиск любви, символизирующей право на жизнь. Поэзия Терьяна с ее тончайшим лиризмом, проникновенностью чувств, исключительной музыкальностью и богатством языка – крупнейшее явление в истории армянской литературы.

Ваан Терьян

Золотая сказка

ОТРЫВОК

С истерзанной душою, одинокий

В угрюмом этом мире, я присел

На скорбном пепелище, у дороги,

Невесть куда ведущей, посреди

Осенних увядающих цветов,

На стынущую землю, под тяжелым,

Насупленным, унылым, низким небом,

Дождями исходящим;

Я позабыл тщету своих забот,

Бессмысленную суету былого,

Никчемные, нелепые желанья —

Шипы и розы этого пути

Я предал смерти, навсегда отринул,

Запамятовал; жизнь как не была…

И ночь непроницаемая снова

Простерла надо мной свои крыла.

Мечты о светлой и святой любви,

И давешнее упованье счастья,

И долгие мучительные ночи

Во мраке безнадежного ненастья

Раз навсегда чужими показались,

Чужими показались…

Ничто, ничто не утешало сердца:

Ни жажда славы и ни бремя власти,

Ни деньги, ни возвышенные страсти,

Ни тяга к наслажденьям, ни святая

Томительная боль

Страдания и самоотверженья.

И все вокруг поблеклым и движенья

Лишенным, ненадежным, точно дым,

Невыносимо скучным и пустым

Мне показалось.

И все навеки сделались и чужды,

И далеки необратимо,

И в сердце – камень, тяжкий и холодный,

И мир что камень, тягостный, бесплодный,

И мысли были тяжелы, как гири,

И небо плакало, и плакал я.

И в чуждом и холодном этом мире,

Отвергнутый, опустошенный,

Я сам себе – угрюм и недвижим —

Вдруг показался чуждым и чужим,

А слезы, собственные слезы —

Издевкой обернулись.

Да, я плакал,

Но что творится с собственной душой,

Улавливал и видел, как чужой.

И мрак лежал окрест меня, и в сердце

Моем обманутом опять сгустилась ночь,

Холодная, тяжелая, что камень,

И горькая, и мне уже помочь

Никто не мог,

И не искал я в отдаленьи свет.

Никто не ведал, сколько я вкусил

Печалей, бед.

И мир был нем – отныне и навеки, —

И я лежал, заблудший и без сил,

Один – необратимо, безвозвратно,

Безвестный, безымянный, в глухомани…

«О вечная свобода, – еле слышно

Сухие губы вымолвили, – смерть!»

И этот шепот вовсе не был горек.

К земле прижавшись, жаждал испытать я —

Земля откроет мне свои объятья

И ласкою нелживой приласкает,

И страшное дыхание могилы

Мне показалось сладостным, как будто

Оно дыханьем материнским было,

Когда еще дремал я в колыбели

И надо мною, полные любви,

Звенели песни мамины, звенели…

«Смерть», – я шепнул, и приняла душа

Ее с любовью, словно слезы мамы,

Сочувственные, нежные.

И сила,

Неведомая мне, перенесла

Меня в такие дальние края,

Где и во сне ни разу не был я,

И все забыл я в том краю далеком,

Чужом, невозвратимом…

И тьма с легчайшей ласкою укрыла

Меня в каком-то царстве потайном.

Жизнь показалась долгой, длиннокрылой,

Печальной грезой, бесконечным сном,

И поцелуем отроческим давним,

И песенкою детской, у которой

Названья нет…

И радость, охватившая меня,

Мне показалась грозной, данной свыше,

Как если б день сполохами огня

Во мне зажегся.

И легкой обернулась жизнь земная,

Как ручеек, сбегающий с горы,

И как ряды весенних облаков,

Не знающих ни горя, ни хандры.

И так был ярок этот новый свет,

Как будто только в нынешнем живу я,

А прошлого и будущего нет.

Мне показалось, что другое сердце

Мою беду переживает, горе

Баюкает мое, и напевает

Утешные слова, и навевает

Успокоенье в непрестанном споре

С невзгодами.

Мне показалось, что совсем