Тапки Иезекииля

Похожий на Сионского пророка,

Дед маргинальный, сочинитель ны

Вдоль по проспекту шлялся одиноко,

Подтягивая ветхие штаны.

Пророка звали Киря или Ромка.

Хоть это пошло и весьма старо,

Обслюнивая старое перо,

Он что-то сочинял назло потомкам.

Из сгнивших балок и больничных клизм

Из древних чувств, прихлынувших к аорте

В говне провинциальном афоризм

Рождался тяжко в умственном аборте.

Сквозь серый морок нудно тёк народ —

Все эти Вани, Пети и Ванессы.

И взгляд недобрый бросив, старый кот

Хромал в нору, чтоб лечь в тепле на «Пьесы»

Всё это, повторённое стократ

Растягивалось в парсеки и мили.

Над градом, как нарыв, горел закат

Шуршали тапки Иезекииля.

Совок

Сраный совок бесплатно всё даст,

Всё, кроме Тутти-Фрутти!

А чем похвастаешь ты, либераст?

Что поднесёшь на блюде?

Перекатиполе

В центре русского мороза,

В центре русской..еты,

Что ты плачешь мама Роза?

Где хоронишь ты мечты?

Что по кровле обветшалой

Лупишь праздным молотком,

Что как путник запоздалый

В ладный ломишься их дом?

Или слившись с русским горем,

Необкатан и ретив,

Перекати-кати-полем

В чёрный прыгаешь обрыв.

Здесь не будешь на гондоле

По каналу босиком!

Что гундишь в безлюдном поле,

Как прибитый долу гном.

Брат, не брат ты! Ностра —Коза!

Выдь на мыззу! Взынь в кусты

В центре русского мороза,

В центре дикой..еты.

Идиллия

Штормитца. Пол ушёл под плинтус

И ёлочка с бутылкою бела.

Облёван в коридоре пьяный свинтус

И бешено гудят колокола.

Вещает на экране кто-то мило

Откладывая куши всякий раз

Очередную порцию Эгила

Накрыл в пустыне наш геройский таз.

Одно и тож навеки и отныне

Тарелка исторически пуста.

И плачет в думе хлыщ по Украине,

Не зная, где такая дивнота.

Упились в мат танцорки и чинуши

Менты и пограничники вельми

И бог в дыре оплакивает души

Всех тех, кого он раньше блёл людьми.

Ходоки

Так случилось, может быть, неловко,

А быть может, в этом сок и жизнь

Что в поэме это только Вовки,

Словно по наитию сошлись.

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

В Лабутенах выделки нездешней

Сквозь поля, «Макдональдсы» и дрок

Шёл в Москву один хипарь сердешный,

По мирскому делу ходочок.

Нос картошкой, покрасневший яро,

Шарф на шее, сумка на горбе,

Ну и разумеется гитара

С фестиваля песни ДЦП.

В нём жила, как глист, мечта пиита

Повидать Володю, и ходок

По пути поддрачивал сердито,

Выдувая изо рта парок.

Шол в Москву увидеться с Мессией

Сорок дней и сто ночей подряд

Попросить «Недлинную Гуссию»

Уканать, уехать, принять йад!

Прекратить кристян и смердов грабить,

Сбереженья бабушкам вернуть.

Удивлялись все – такая память

Совести вовек не даст уснуть.

Уходили и сменялись лица,

Исчезал во тьме за домом дом

Удостоверение партийца

Прижимал он к сердцу кулаком.

Оттого, что родину наверно

Он любил с любою властью врозь,

Шол он сквозь раздолбанные фермы

И через погосты шол насквозь.

Проходил без шума робкой тенью,

Без кощунства, воплей и пальбы

Через монастырские владенья,

Где молились честные попы.

Шол и шол, переступая ловко

Чрез говно и всяческую слизь.

Он полгода не снимал толстовку,

И смотрел последним глазом ввысь.

Жаль не знал он Фыркалова Вовку,

А не то б они точняк сошлись.

Вовка был мазила и матёрый

Так же как и он – превыше сил

Он любил родимые просторы,

Впрочем, недолюбливал И-ХИЛ.

Человек разумный множит знанье

И готов совком прибрать говно

(Здесь я должен сделать примечанье,

Что И-ХИЛ везде запрещено,

Как гнездо свирепого террора

Да и отделения голов)

Вовка же любил свою «Приору»

И бороться с злом был не готов.

Не готов был бегать по пустыне

Не готов на Миге был летать.

Не готов был всякие святыни,

И Пальмиру нежить и спасать.

Все мы перед богом нашим наги

Наш герой признаться, был не нов

Школьною привычкой – на бумаге

Рисовать девицу без штанов.

Не хотел стрелять он из базуки,

А хо