Она пришла. Пришла, не постучавшись. Не удосужившись сначала позвонить. Пришла нежданно, когда он ее совершенно не ожидал увидеть, хотя постоянно думал о ней и предвидел, что ее появление может произойти в любую минуту. Мысли о ней навязчиво преследовали его. Он знал, что она может подкараулить и вот так запросто заявиться как снег на голову. Ему уже приходилось со стороны неоднократно лицезреть ее сногсшибательные выходки и сюрпризы.

– Да… у сказки оказался плохой конец, – подумал он, усмехнувшись. Эту фразу он где-то вычитал, и она ему очень понравилась. И, как видно, теперь пришлась кстати.

Художник принял зонтик и помог гостье снять накидку, поблескивающую каплями дождя.

Высокая худощавая брюнетка в закрытом черном платье и шляпке с вуалью подошла к камину, над которым висели пейзажи, выполненные в манере старых голландских мастеров.

Он, развалившись в глубоком кресле, с интересом изучал незваную гостью. Выглядела она довольно молодо для своих лет, может, благодаря удачному макияжу или изящным плавным движениям пантеры. Он наблюдал, как она, маняще покачивая бедрами, легко прохаживалась по кабинету на высоких каблуках и поглядывала кокетливо на него из-под длинных ресниц черными блестящими глазами, искусно обведенными синими тенями.

– Что, так и будем молчать? – сдерживая усмешку, бросил он и стряхнул пепел с сигареты в бронзовую пепельницу в виде пучеглазого филина, распушившего свои крылья.

– Да… грустная получилась история. Сударыня, я думаю, вы не откажитесь от глотка превосходного мартини.

Он достал из бара бутылку и, отвинтив пробку, медленно наполнил высокие узкие стаканы из богемского стекла.

– А вы, летали когда-нибудь во сне? Я имею в виду цветные сны. Молчите. А я, вот, летал. Удивительная вещь, скажу я вам. Это такое неописуемое состояние, которое невозможно передать словами. Его надо испытать. Вы, не знаете, почему летающих во сне так немного на свете? Я встречал в своей жизни лишь единицы. Да к тому же они летали так неинтересно, можно сказать, так бездарно. Когда они делились со мной своими полетами, у меня возникало желание: если не заткнуть им рот, то зажать себе уши и не слушать об их банальных полетах, лишенных всякой фантазии.

Она, покачиваясь на каблуках, долго стояла у мольберта, напротив его последней картины, и с нескрываемым женским любопытством разглядывала ее.

– Это портрет моей любимой. Он еще не закончен, как и многие остальные мои картины. Я, конечно, понимаю, что это не может ни в кой мере стать причиной нашей с вами очередной разлуки. Я не люблю картины доводить до ума. Когда их заканчиваешь, они становятся уже неинтересными тебе, как бы чужими, далекими. А незаконченные – это как родные дети. Ты можешь их в любой момент еще раз приласкать легким штрихом, красивым мазком, протереть нежно лаком или наказать – не подходить к ним подолгу, не заниматься их воспитанием. Они любят, когда их ласкают. Ласку любят, по-моему, все. А портреты моей любимой останутся всегда недописанными. Я хочу, чтобы ее образ всегда оставался во мне, со мной. Удивляетесь, что их так много? Когда любишь, о каких границах может идти речь. Их просто не существует. Я ведь безумец, вы это прекрасно знаете. Я витаю в облаках, несбыточных мечтах, строю воздушные замки. Окружающие не понимают ни меня, ни моих шуток, ни моих грез, считают чудаком, не от мира сего. А я ненормальными, в свою очередь, считаю их. Мне жаль, что они такие нормальные, До тошноты нормальные. А это так неинтересно. Но вернемся к нашим баранам. Я представлял себе в мечтах, что у нас будет шикарный дом. Я сказал «шикарный», но вы, я уверен, меня не так поняли. Это будет маленький замок, этакий крошечный рыцарский замок на берегу небольшого красивого озера. А в замке будет светлый солнечный зал, в котором будет находиться галерея портретов любимой.