«пришедшие с полей живут вечерним чаем…»

пришедшие с полей живут вечерним чаем

от ходиков туман и навзничь тишина

настырный дух печной сочится нескончаем

и кошка крендельком и изгородь окна

кто счастлив глух и нем того ласкает вёдро

тому всегда к столу и золото в суму

он дышит напролом и небо держит твердо

и сотворяет свет и хлев поет ему

возлюбленные дни почти из колыбели

неугомонный свет и посередь стола

как чечевичный суп растут цветы и ели

и огнь звенит огнем и всласть колокола

я рядом я почти лишь отдаленным словом

я тоже возле вас и воздаю хвалы

мой праздничный обед всегда стоит готовым

но съесть его никак и руки тяжелы

кто зван и кто не зван глаза в глаза не видя

не различаю звук не знаю наперед

кто верный кто чужой за кем войдет и выйдет

и заберет от нас и память нам сотрет

«Снятся люди, сошедшие с тропы времени…»

Снятся люди, сошедшие с тропы времени,

никогда не имевшие электронных адресов.

Люди, которые просыпаются от комариного звона занавески, зажатой ветром в зубах.

Свет раздергивается с металлическим скрежетом, обнажается рябь небес.

В их домах ничего не случается само по себе: чайник не пляшет, откашливаясь,

он медленно плавит воздух, собравшийся на закопченом дне.

Запах кофе жарок и плотен; чашка останется недопитой,

когда ее отставят, она будет отражать звезды, упавшие в кофейный колодец.

Этого никто не увидит, но тайны обязательны к существованию.

В таких домах вещи живут сами по себе.

Они сохраняют запахи даже после стирки.

Сложенные в шкафу, доживают до смерти хозяев, ослепшие и глухие, слежавшиеся в камень.

Наследники опасаются к ним прикасаться,

кажется, что это войско старости, а старость – заразна.

В таких домах встречаются предметы с другой стороны света —

лыжные куртки и фарфоровые собаки, кладовки со сладким запахом старых книг.

Звуки приходят туда по отдельности, не смешиваясь, сухие и гулкие.

Я еще стою под окнами, я еще машу рукой, видя потолок с потушенной лампой.

Но время прошло, и мы опять не встретились.

«Язык – это средство коммуникации…»

Язык – это средство коммуникации.

Что говорит тобой, когда ты говоришь на своем языке?

Вот мое время,

тикающее у меня на языке.

Когда я говорю на моем языке,

мои белые лилии, тускло светясь,

вырастают на моем языке.

И твои пилигримы бредут моим языком,

собирая оконный свет,

и оконный свет бел и желт, он тает на моем языке.

И мои барханы, влажные, пляшут у меня на языке

тенями людей, бредущих почти налегке;

ворсистое море горячего воздуха

растворяется на моем языке.

Малые дети молчат на моем языке,

белые трубы извергают тьму на моем языке.

Мои сладкие нити мыслей, замешанные пустотой, звучат на моем языке.

Наши пальцы слаженны и двигаются в такт,

отмеряя время, скатанное в жгуты,

разделенное на слова одинаковой густоты.

Но почему это небо, которое там вдалеке,

оно по-прежнему ясное только на моем языке,

я не слышу других слов, у меня на языке

мой язык, заплутавший в моем языке.

«Мы в прошлом, дети надежды…»

Мы в прошлом, дети надежды,

воспитанные тишиной,

шнурки вдевавшие в небо,

простреленное страной.

На наших синих пилотках

артековская война,

застывшие слезы в горле —

у вечного огня.

Мы в прошлом, прошлые внуки,

забывшие быть начеку,

нам горнов рассыпаны звуки

по черствому куску.

Я чибиса-птицу не помню,

а мальчик сказал – навсегда.

Мой ранец бедой переполнен,

но наш паровоз – не беда.

Какие мы выросли злые,

откормленные на убой!

А те, что летели, уплыли

в осенней дали голубой.

«мне улицы твои как корабли шальные…»

мне улицы твои как корабли шальные

где жив умерших стон где ласточек звонок

я возвращаюсь пусть мы жили врозь иные

но кораблей моих здесь запад и восток

куда не посмотри повсюду мир армада

железная страда и глохнущая грязь

а здесь прозрачный сад и полумрак заката

не страшно до сих пор и жили не боясь

как вплыл в безумный мир неважно не известно

а уж плывешь не спишь туманная стезя

пытаешь злой эфир но в нем и