Редко лошади плачут. Повести и рассказы

Владимир Петровский

Повести и рассказы о конном спорте, лошадях, трудностях и романтике профессии жокея. Автор, бывший жокей, с большой любовью и профессиональным знанием дела описывает будни жокейской работы, подчас, полные опасных и непредсказуемых ситуаций, заслуженных побед и несбывшихся надежд.

Редко лошади плачут

Повести и рассказы

Владимир Петровский

© Владимир Петровский, 2017

ISBN 978-5-4483-4554-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жокеи, народ классный…

повесть

1

Водитель гнал красный «Икарус» по узкому шоссе как на гонках. Пассажиров было немного, в основном старухи, везущие с собой большие мешки и обмотанные с головы до ног не то серыми, не то коричневыми теплыми платками. Наступало позднее зимнее утро, светлела за окном автобуса заснеженная до горизонта степь, мелькали телеграфные столбы; я смотрел на это серое пространство и думал, что хорошо бы пока уснуть: в Воздвиженки мы прибывали только часа через два.

Но не спалось. Бормотали старухи в полутемном салоне, бесшумно уносились назад столбы и сугробы… Я даже толком не знал, куда там идти, в этих Воздвиженках. Ожидание, нетерпение, надежды – все это было вчера, в поезде. Теперь дороги оставалось около двух часов. Скоро выяснится, был ли хоть какой-то смысл затевать эту поездку… И там ли Пашка Алексеев? С него ведь, собственно, все и началось.

Пашка ушел из нашей спортшколы года полтора назад. Это было вовремя сделано, потому что и тренеры, и вся наша администрация терпели его с трудом: Пашка оказался слишком ненадежным работником. Да еще и пил – так, что об этом все знали, а значит, его бы все равно скоро выгнали. Продержался он у нас какое-то время только потому, что не выступал, а лишь готовил молодых лошадей; на них прыгали потом другие, за Пашкой же закрепляли недавно купленных трехлеток, и он начинал все сначала. Когда он уехал, ему было почти тридцать – вполне достаточно для того, чтобы считаться неудачником, и много, слишком много для кандидата в мастера. А в то, что Пашка когда-нибудь станет мастером, не верил никто.

Этой осенью он появился в Москве на два дня. Мой буденовский Загон сильно сдал к этому времени, а последний месяц хромал почти беспрерывно; сказались годы в спорте. Я шагал его в поводу, злился, приставал к ветеринару, – но что тот мог сделать? С тренером я старался не говорить. Если бы он захотел, я уже давно тренировался бы на каком-нибудь подходящем жеребце, какие были в нашей конюшне, но тренер держал меня на Загоне, и, значит, откровенный разговор мог сложиться для меня неудачно. Я чувствовал, что это – все; что молодого коня для меня не будет, и надо или уходить в другой клуб, или смириться с тем, что мне уже двадцать семь, что звезд с неба я никогда не хватал, что молодые наши спортсмены поудачливее, да и посильнее меня, а значит, пора в тень – готовить лошадей для других, как раньше Пашка, или еще что делать, – что тренер скажет. Мириться с этим, конечно, не хотелось. Это мы еще посмотрим, думал я, когда бывал в хорошем настроении. Но чаще настроение оставалось плохим. И тогда загадывать, что будет дальше, я просто не мог.

– Ну и как твои дела? – спросил меня Пашка.

Мы встретились с ним в манеже ипподрома и сели поговорить на трибуне. От него уже крепко тянуло пивом, значит, привычкам своим Пашка не изменял.

– Плохо, – сказал я. – Загон кончился, молодого нет… Чего уж хуже.

– И тебя прижали… – Пашка удивился, помолчал. – Но ты же мастер, Жень.

– Неподтвержденный. А подтверждать не на ком. Да и мастеров-то вон, полна конюшня.

Вверху, под сводами манежа орали воробьи, невидимые за пыльными лучами солнца, мягко топали лошади по опилкам – привычные звуки, от которых совсем не хотелось уходить… Но у меня было как-раз плохое настроение.

– Ухожу я оттуда, Пашка, – сказал я с досадой.

– Точно? – спросил он.

– Да.

Я, конечно, не был уверен, что уйду, но сейчас было спокойнее считать так. А Пашка неожиданно обрадовался:

– Правильно, ну их. Ты к нам перебирайся. У нас условия – н