Пробуждение

– Проснись!

Комната залита солнечным светом, золотая пыль лениво, сонно плывёт над постелью. Занавешенное тюлем окно, пронизанное лучами, светится так ярко, что я невольно прикрываю глаза рукой. Дышится легко, спокойно, как всегда после пробуждения, как всегда дышится с утра.

– Проснулся…

Рядом. Ты тихо рассмеялась, радуясь моей ещё сонной улыбке, едва коснулась губами плеча. Прижалась щекой.

– Я тебя бужу уже час. А ты всё спишь, спишь, спишь…

– Зато выспался, теперь до ночи буду с тобой.

Чувствую улыбку – щека вжалась крепче. Вздохнула, еле слышно произнесла:

– Сколько ещё так будет? Так хорошо?..

– Проснись!

Матовый блеск металлического потолка, сглаженным углом переходящего в стену с широким иллюминатором. Снаружи уже рассвело.

Я оторвал голову от промятой подушки, сел на кровати. В белом, словно искусственном свете, плоской картиной усеяли горизонт обрубки гор. Под ними томно, капризно, уползая от солнечных лучей, перекатывались свинцовые волны метанового моря. Небо ещё белое, пока испарения не заволокли его.

День за днём. В иллюминаторе – голопроекция, обманка, издёвка… Столько раз этот вид сопровождал мои пробуждения, что уже не верю в его реальность. Как дома – картина над креслом.

Дома… не было у меня никогда ни кресла, ни картины над ним. Родился на орбитальной станции, жил в тесной каюте вместе с матерью, ходил на занятия по гулким тусклым коридорам, не замечая других картин – звёзд в узких смотровых щелях. Откуда же такое сравнение? Сон…

– Проснулся?

Нея загремела кружками на подносе, усаживаясь рядом на кровати; чуть не расплескала.

– Неуклюжая, – буркнула сама на себя и тоже посмотрела в окно. – Уже второй месяц этого моря метана. И гор. Если верить радарам, то осталось где-то неделю их созерцать, если не сбавлять темп.

Не сбавлять темп. Движемся уже полгода по прямой на слабый сигнал маяка, неизвестно кем оставленный на этой затерянной в глубине космоса планете. Горы, море, ледяные пустыни. Бесконечность пустоты…

– Уже поздно поворачивать обратно, всё равно топлива не хватит.

Она давно научилась читать мои мысли. Ещё на корабле, ещё до аварии, из-за которой мы и оказались здесь, на безымянной планете. Сначала это раздражало, а теперь – безразлично. Даже удобнее – можно меньше говорить.

– Пей, – Нея протянула пластиковую кружку с чаем, успевшим остыть, вторую обхватила пальцами, замерла, поднеся к губам. Задумалась.

Мы часто сидели вот так: я ещё под одеялом, она – забравшись с ногами на кровать, в плотном нижнем белье. И молчали, всматриваясь в очертания гор и постепенно начинавший испаряться метан.

После аварийной посадки долго пытались связаться хоть с каким-нибудь судёнышком. Безуспешно, слишком далеко нас закинуло. В медленно затухавшей надежде проходили дни, недели. Подбиралось безразличие. Толчком, выведшим нас из безысходности послужил случайно обнаруженный странный сигнал. Расшифровке не поддавался, но он явно был искусственного происхождения – улавливался ритм. Меняли частоты, пускали универсальные ответы, чертыхались и чесали затылки. Зуд нетерпения и злости – кто нас мучает, зачем вновь дарит надежду? И на седьмой день решились. Подготовили планетарный поезд к выгрузке, заполнили баки – основные и запасные – топливом, перетащили все вещи и всю провизию, воду, синхронизировали с бортовым компьютером – скачали все данные по полёту, записи дежурств, данные сенсоров. И двинулись в путь на слабое мерцание маячка…

С недавних пор мне каждую ночь снится один и тот же сон. Я сплю долго – почти двенадцать часов, а сон – на одну минуту. Во сне я просыпаюсь и вижу комнату. Просторную, свежую, заполненную настоящим солнечным светом, живым… Наверное, живым. Такой свет я видел лишь на голопроекциях, на картинах, которые показывали древние времена. И этот свет искрится, режет глаза, я закрываюсь от него. Но это приятно… Он осязаем, он плотный, дарящий ласковое тепло.

И ещё там есть девушка. Я не вижу её лица. Только чувствую прикосновение губ, её кожи – она прижимается щекой к моему плечу. Слышу её голос и смех. И свой голос, что-то произносящий в ответ. И я всё лежу, словно