В жаровнях наших стынут угольки,

Глад мучит летом, а зимою хлад,

Рычат на нищих уличные псы,

Встречаешь всюду брань и злобный взгляд.

Не сетуй – не простят нам нищеты…

Маламут не рычал; он скорее доброжелательно, чем настороженно, разглядывал незнакомых пока людей. С особым любопытством он тянул свой нос к Сашке; пацан, кстати, тоже был бы рад познакомиться с ним поближе – вон как горели его глазки восторгом и нетерпением. Николаич перевел взгляд на взрослых. В голове до сих пор теснились строки неизвестного произведения, которое – как он чувствовал – должно было послать его в следующее путешествие; не позднее, чем в очередную субботу. Откуда был вырван этот отрывок? Это предстояло выяснить, а пока – разобраться с его скрытым смыслом. Потому что ни Кирюхины (это была фамилия соседей), ни сам Кошкин с супругой под определение «нищеты» никак не подходили. Если верить словам Николая, ни «глад летом», ни «хлад зимою» никому из них не грозили. А голодные взгляды взрослых – особенно женщин – выражали не тревогу о будущем, а вполне естественный вопрос:

– А где сокровища? Где злато и каменья, которые ты приносил из прошлых вояжей в прошлое?!

И Виктор Николаевич совершенно искренне ответил, опустив руку на широкий затылок щенка:

– Вот сокровище, что прибыло со мной из Древней Руси двенадцатого века. Знакомьтесь – это Герой, моравский маламут.

– Как ты сказал? – задумчиво протянул Николай; очевидно, он когда-то изучал этот вопрос, потому что с сомнением в голосе сообщил всем, и прежде всего Николаичу, – про аляскинского маламута слышал, а вот про моравского…

– Ну, так откуда-то таких собак на Аляску ведь привезли? – резонно ответил ему вопросом Кошкин, – почему не из Моравии?

– А где это, Моравия? – вышла вперед Людмила, тоже забывшая на время о страшных клыках маламута.

Николаич не успел ей ответить. Потому что раньше него на задумчивость родителей отреагировал Сашка. Пацан ловко соскочил с рук отца, прильнул на мгновение к шее щенка, которую не смог обхватить ручонками… миг – и ошалевший от такой бесцеремонности Герой превратился в ездовую собаку. Сашок ловким движением заскочил на его широкую спину.

– Эй – эй! – тут же сдернул его Кошкин, – ему пока нельзя!

И повернулся к родителям шустрого паренька с чуть извиняющимся пояснением:

– Он ведь еще маленький, щенок – всего два месяца. Косточки еще растут, так что загружать их нельзя – вырастет кривоногим и горбатым.

– Щенок?!! – выдохнули сразу трое взрослых.

– Два месяца? – это уже один Николай шагнул вперед и ловко перехватил у Николаича ребенка.

Одной левой, кстати. Потому что правая так же бесстрашно, как прежде у сына, гладила широкий лоб маламута.

– А почему Герой? – это Сашок пропищал уже с рук отца.

– Потому что он действительно герой – самый настоящий, – с гордостью за пса заявил Николаич, – спас от злых происков иностранного агента целую княгиню – Ярославну; если кто слышал про нее.

– Слышали, – кивнула Людмила.

Она тоже когда-то училась в классе Виктора Николаевича, тогда совсем молоденького учителя, и отличалась изрядным прилежанием. А сам Кошкин, отметивший этот факт краешком сознания, вдруг задал еще один вопрос – себе:

– А что было бы, если княгиня там, в далеком одна тысяча сто восемьдесят пятом году, отпила бы из кубка? Или шальная стрела из греческого стана поразила Кассандру на стене Трои, когда я был в ее теле? Или…

На свете только тот судьбою одарен,

Кто осторожным и разумным сотворен,

Кто не пойдет сухой, не скользкою дорогой

Не осветив умом, не ощутив ногой…

Об этом – о своих вполне обоснованных опасениях – Кошкин рассказал всем уже дома. Герой успел обнюхать все в своем новом жилище; сожрать остатки борща и пельменей, и сейчас лежал в углу залы с довольной физиономией. А Николаич тут же пожалел, что рассказал об этой стороне своих удивительных путешествий; пока неисследованной стороне. Он, впрочем, не горел желанием исследовать ее. Так же, как и отвечать на вопрос Валентины:

– И как же ты, мой драгоценный, возвращался домой? Говорил волшебное слово?

Кошкин раньше о такой сугубо интимной подробности путешествий не р