Почти правда

Мутило… и продавленный диван

впивался зло пружиной в ягодицу…

Хотелось, братцы, даже удавиться,

но за окном вдруг затянул баян.

Он не играл, он – плакал… Под вальсок

дворовый пес кивал хвостом кому-то…

Был час – как будто бы промежду суток, —

затягивай потуже поясок…

Мечтал Иваныч, сплевывая зло,

а тетка Марья, в стареньких калошах,

свистела: день-то – чудо, прехороший,

ишь, как с погодой нынче повезло!

Висел июль в прокуренном окне,

и было лень задернуть занавеску…

Ее задернула услужливо невестка,

сказав: «Хотите? – Возражений нет».

Мелькнула мысль: ну, старина, пора:

конец и есть, наверное, начало!

И, оттолкнувшись молча от причала,

я зазвучал… на кончике пера.

Диагноз

Охреневшая погода…

Запотевшее окно…

Сам себе кажусь уродом…

И вокруг… одно г….

Откровение

Бесконечность бытия

душу просто истощает…

Отпиваюсь ночью… чаем,

в чаелюбах состоя.

Размышляется впотьмах

о конце и о начале…

Запиваю мысли чаем

в недопонятых местах….

И, слетая с губ сухих,

мысли, что во мне кричали,

растворяясь в терпком чае,

превращаются в стихи…

А желудок без помех,

бытию обман прощая,

принимает вместе с чаем

и… раскаянье, и… грех…

Душа и осень

Осень, снег… и никому нет дела,

что душа, отдельная от тела,

то взлетает, то опять садится,

будто кем-то раненая птица…

С телом жить она сейчас не может:

пробежит мороз по тонкой коже —

и она от тела отлетает…

Дай ей Бог снежинкой не растаять…

«Ах, это карельское лето —…»

Ах, это карельское лето —

сродни постоянной угрозе:

морозов-то, вроде, и нету,

но душу легко отморозить.

Жизнь – колесо

Нет, не хочу, не могу, не желаю, не стану

ветру о чем-то нашептывать я у костра…

Было бы, знаю, конечно, немножечко странным,

если бы это признанье случилось вчера…

Может быть, это – меня закружили метели?

Может быть, это – в душе проливные дожди?

Может быть, это – те листья, что прошелестели

и улетели, оставив меня позади?

А в облаках ослепительно белые птицы

машут крылами беззвучно, как в старом кино…

Жизнь – колесо… Мы с тобой – поржавевшие спицы…

Было, все было, но очень, уж очень давно…

Было, все было: костер догорал на рассвете,

чмокала каша, чаек закипал в котелке,

песнями душу в тумане расплескивал ветер…

Было, все было – как замок на желтом песке…

Жду…

Выстрела в спину отчаянно жду…

Ров до краев все еще не заполнен…

Кто-то, быть может, об этом не помнит —

к счастью, но… будет вернее – к стыду…

Нет ни крестов, ни могил… Впереди

есть только ночь – безнадежно бессонна…

В ней каждый звук возвращается стоном,

в ней – только эхо: жди, жди, жди…

Майнэ либэ

В небесах пространно темных:

майнэ либэ, майнэ либэ;

и в глазах немного томных:

майнэ либэ, майнэ либэ;

на песке следами в море:

майнэ либэ, майнэ либэ;

даже кошка на заборе:

майнэ либэ, майнэ либэ;

волны с берега смывают

майнэ либэ, майнэ либэ;

в звуках неизбежно тает:

майнэ либэ, майнэ либэ;

все уходит, все приходит:

майнэ либэ, майнэ либэ;

все запутано в природе:

майнэ либэ, майнэ либэ…

«Пахнет прелым… Вспомнил юность…»

Пахнет прелым… Вспомнил юность:

поле, сено… А сутулость

будет позже… Запоздало

я пою глухому залу…

Он, конечно же, не слышит…

слышит, если только – свыше…

А под крышей – паутина,

в паутине – я, безвинный,

вроде мухи, бьюсь устало:

жизнь была и вдруг – пропала…

Знала, стерва, что когда-то

будет все-таки расплата…

Дата, черт возьми, – пространна:

то ли – поздно, то ли – рано…

«Плачет кто-то за окошком —…»

Плачет кто-то за окошком —

я не плачу, я – смеюсь:

мысли катятся горошком

прямо на пол… Ну и пусть…

Собирать я их не стану:

голова трещит с утра…

Как же все на свете странно:

«Соловецкая» дыра…

Сплин

Прочту письмо

без стона и без крика:

прошло сто лет,

как будто – миг один,

и только боль —

занозой и уликой —

СПЛИН…

Ты пишешь: все забыла и прощаю,

плачу за все и сдача без нужды…

Куда ж еще

прощ