Окрестность. Стихи из 90-х

Андрей Иванов

Петербургская юность в эпоху шальных 90-х: студенческая жизнь, дружба, любовь и отчаяние на фоне незабываемого сырого балтийского климата.

Окрестность

Стихи из 90-х

Андрей Иванов

© Андрей Иванов, 2016

ISBN 978-5-4483-4148-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Времена года

1

«что может лучше быть…»

что может лучше быть

обманутых надежд,

приспущенных одежд,

изысканных манер

в присутствии невежд,

смешенья вер

и идолопоклонства,

кровосмешенья

и смыканья вежд

«С крыш течёт и из носа…»

С крыш течёт и из носа,

городскими подснеж-

никами появляются ноги,

проходящие мимо, раскосым

вдруг становится взгляд,

и монгольское иго

исподволь проявляет себя.

Нарциссический поиск

второго припозднив-

шегося происшествия гонит

на вокзал, в рабство суетной плоти,

царство чая и смуты,

где в предчувствии встречи

безмолвна казённая утварь.

Зубоскальство словами

цель себе назнача-

ет как то: лучезарность улыбки,

предъявляя, стыдясь, между нами,

счет долгов и деяний,

позволяя прожить,

не прося у себя подаяний.

«Лесок белёсый, бежевый…»

Лесок белёсый, бежевый

ласкает кистью беличьей

покатый неба свод.

Глаза скользят по наледи

горе, горе, на заповедь

по тверди вышних вод.

Земля черна, ухабиста,

приветливо осклабилась,

зовет упасть – припасть.

В бесстыдно чистых лужицах

белья шелка и кружево

несутся быстро всласть.

Распутица, беспутица,

распущена, распутница

весна без берегов,

Беззлобная, в беспамятстве

собою не нахвалится

красна без шуб снегов.

2

«Дикое небо…»

Дикое небо

обузданое хомутом рамы кухонного окна

истекает фальшивою кровью.

К изголовью

города

скатывается краснорожая голова.

Бодрится чайник.

Вспотели стаканы.

Масло покрылось горчичной коркой.

В гранёной банке

кристаллизуется сахар.

Невидимый начальник

подаёт знак, и раны

зарубцовываются. Сворой

пахнет вдруг – не варкой.

Жарко.

Сахар растворяется в чайном мальстреме.

Ночь будет белой. Жизнь была горькой.

Вечерний обход в гареме

дрём

и фантазий. Стойкой

изъявиной небо – стройкой

вавилонского хлева:

последнее бремя

перед посмертной попойкой.

«Листьями шелестит лето…»

Листьями шелестит лето.

Ветер шерстит шевелюры.

Птицы хлопочут где-то.

Мухи повсюду – дуры.

Солнце смешит, ослепляет.

Жизнь происходит наощупь:

Кто-то по дрожи узнает —

Быть можно было попроще.

Лето не лечит – латает

Старые раны пригревом.

Что же еще не хватает,

Я повторяю припевом.

– При переброске позывов

Через червивость желаний

Так не хватает разрывов

И расстояний.

Из Йейтса

Я слышу, слышу: тихий плеск

реки, чья голубень

синее неба, рыбаки,

залатанный плетень,

сверчка настырная свирель,

летучей мыши взмах,

свечи дрожание, постель

и шарканье впотьмах,

и местный говор-говорок

журчит над тишиной,

черничных ягод туесок,

оскомина, —

порой

уже прошедшей, небылой,

грядущей иль – как знать, —

когда иду один домой,

чтоб беспробудно спать.

3

«На мокром месте день…»

На мокром месте день,

унылый и невзрачный,

как утренняя тень

прозрачный,

оплакивает ночь

любовью безответной,

исчезнувшую прочь

бесследно,

и ждёт и ждёт конца

и смерть ему что счастье,

предчувствуя гонца

ненастье.

«Облака обложили зев неба…»

Облака обложили зев неба,

Осенью осенили нас боги,

Исповедаться хочется, где бы

Подкоситься, усталые ноги,

Вам, носившим по весям хозяйку,

Дуралейку, вертлявую бабу,

Добывая, где пайку, где шайку,

Где пинок, где плевок… только кабы

Разогнуться потом вам, лихие,

Быстробегие спутники ветра, —

Дотоптать бы все пяди земные,

Да поди не придётся наверно…

«гололёд…»

гололё