Перекличка

Душный июль. Комариные сумерки. Пусто…

Словно на суше русалкою бить плавником.

Солнце сползло с горизонта. Ломает о бруствер

Шаткий прибой свою волю и сходит тишком.

Что-то пробьется сквозь дней уцелевших солому

или захлопнется шторка, замрет объектив?

Стул, как присевший кентавр, погружается в дрему.

Темной стеною крадется какой-то мотив.

Кто же, Катулл, подберет его – музыка скисла,

не принимает ее новоявленный Рим,

даже на Сене, Дунае, на Волге и Висле

только едят да торгуют, и ямбам твоим

вряд ли пробиться, ранимая лирика сможет

здесь задохнуться, впервой попадая впросак.

«Брось эту стерву! – подскажут. – Себе же дороже…»

Век примитива – пивка бы… Сплошная попса.

Вот и не пишется. Нет озорного запала.

Ангелы не прилетают, и в гавани спят корабли,

что прорвались из-под Трои. Какие начала

задал Гомер!.. и мы, было, за ними пошли.

Мысли крылатой простор расширялся и крепнул,

полнилась мудрость трагическим женским пластом,

войны теснила любовь, и с космическим ветром

плача Франчески и Данте справлялся с трудом,

в обморок падая… Та же ленивица-лира

не отсыпалась в чехле, даже не усомнясь,

помолодевшая, мчалась за Гете с Шекспиром,

с вами, Катулл, обретая забытую связь,

прерванную фанатизмом святош… Но стихии

взвихренного языка не унять даже им:

переболев у Бодлера с Рембо малярией

духа, чтоб в Лорке с Цветаевой ритмом живым

снова взметнуться на почве распаханной, плотской

в нашей пусть разноязыкой – особой стране,

чтобы сберечь, уходя, Пастернаком и Бродским

прелесть и суетность мира слепого…

Но мне…

мне что досталось в немытой посуде обмена

службы на деньги, а деньги на вещи, когда

нищего нашего действа пустует арена,

ярость толпы и тщеславие цезарей – так, ерунда…

Что пересказывать мастеру – знаешь не хуже:

время все переиначит, скрещеньям дорог

путать пространства и дальше, пусть Рим занедужил,

слово осталось твое – ты-то сделал, что смог.

Я не ропщу, сам же эту неверную выбрал

смутную долю, питаясь от ваших корней,

так уж сложилось – вдали от тревожного Тибра,

тщась не уснуть в обывательских сумерках дней.

Год пролетел… Но терпения хватит едва ли

длить на Онтарио не унывающий рай.

Город налево, где трубы устали сигналить,

прямо и вправо Канады загадочный край.

Что мне до них, когда снова завертит крамола

свой, как у вас, проржавевший пустой детектив

на языке, где упрямо давиться подзолом

в этой игре, где не мертв ты, хотя и не жив.

Но я несу свой огарок, шепча поминутно:

не угасай, я умолкнуть еще не готов

пусть вдалеке от оставленной родины смутной,

где ты любил хоть и стерву – какую зато!

Жизнь деревьев

Жизнь в природе не так уж проста,

как покажется с первого взгляда.

От росточка, затем от куста

встанет дерево, и водопадом

заполощутся листья, ветвей

паутину раскрасивши ярко

от гудящей весны и до дней

тихой осени… Коли наcмарку

кружевное с дождями тепло,

снег на крыши хозяином ляжет,

то и здесь естество не ушло —

нет, оно не смутилось и даже

не расслабилось, в почках копя

подсознание нового роста.

Так и нам никуда от себя,

хоть порой развернется непросто

жития-бытия полоса,

где не двинуться дальше передней…

Что же юный мой клен не взялся,

потянувшись к березке соседней

по апрелю? Случайно их свел,

в прошлом августе рядом сажая,

где еще только стволик, не ствол

и не крона – пугливая стая

хрупких былочек… Что он затих,

пятипало сжелтевши по низу?..

Так порою сжимается стих,

и уже никакому капризу

не пробить отчужденности строк,

не раздвинуть сомкнувшихся створок

перламутра. Конечность дорог

подрывает всесилье простора —

целый лес!.. Но из тысяч, из ста

одному оторваться от стада…

Жизнь в природе не так уж проста,

как покажется с первого взгляда:

ускользает, как ниточка, пульс,

что пробился сквозь тьму поначалу…

Чей-то новый потянется путь,

заполняя пустые причалы —

нет в природе изъяна: другим

встать на месте ушедших недавно,

в павших листьях наплачет