Белые бурки. Рассказы

Татьяна Ивановна Соколова

Действие происходит от 60-х годов до наших дней. Катя родила дочь. Петька чувствовал себя самым счастливым человеком. Таня была сильно похожа на отца. В музыкальной школе она сдружилась с Сашкой. Отец был против их дружбы, и Сашка это чувствовал. Таня поступает в медицинский институт, где знакомится с Олегом. Отец добился разлуки с Сашкой, считая его неровней для его дочери. Сашка женится, но рано умирает. Олег оказался бездарным врачом. После неудачных вторых родов Таня становится инвалидом.

Белые бурки

Рассказы

Татьяна Ивановна Соколова

© Татьяна Ивановна Соколова, 2016

ISBN 978-5-4483-3440-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белые бурки

Потом Пётр Васильевич будет удивляться, – как могло случиться, что он тогда сам себя не понял? Не понял того, что теперь представляется ему таким простым и ясным, и что явилось началом его собственного как бы самопрозрения. Это теперь ему все ясно, а тогда…

Давно забытые картины далёкого детства так внезапно, ни с того, ни с сего объявились перед ним, как живые и самые дорогие воспоминания. Это очень удивило его. Но воспоминания с чувством щемяще-сладостного обмирания сердца появлялись все чаще, становились все дороже, после чего нападала хандра, и он подолгу ходил в раздумчивой меланхолии, как бы поэтической, совсем не понятной и тревожной растерянности. А это напугало его. «Какая растерянность! Какая еще меланхолия поэтическая! Ему, технарю, сугубому производственнику, сутками пропадавшему на дежурствах, – ему что? – делать нечего»?

Первое, что сызмальства запомнилось ему на всю жизнь, потом напрочь забылось и никогда не вспоминалось, а теперь – на вот тебе! – нежданно-негаданно: – Паровоз! – Тот самый. До сих пор пышет паром и жаром, огненный, весь в мазуте, чёрный. Однажды, когда поезд остановился, Петька подошёл к нему близко и не удержался – дотронулся – и тут же отдёрнул руку – обжёгся! Пучки пальцев и сейчас вспомнили, почувствовали на самых кончиках «ту» боль, а в ушах Петра Васильевича возник «тот» гул и грохот, и он «увидел» воочию, как на всех парах лязгая мимо них, застывших с открытыми ртами в немом восторге, – во все лопатки несётся поезд через железнодорожный их полустанок детства. Никто из пацанов тогда еще не умел читать – и так все знали, что написано «на лбу» паровоза – Иосиф Сталин – было имя его… Теперь Петру Васильевичу понятно: любовь к поездам была в крови у них, станционных ребят. Едва заслышав гул приближающегося состава, не сговариваясь, они забывали про все свои игры и пулей неслись, летели сломя головы к железнодорожным путям. И вот уже стоят, глазеют, как грохоча, проносится мимо них состав, обдавая всех тёплым ветром движения, острым запахом мазута, разгорячённого железа и сгоревшего угля… Затаив дыхание, почти оглохнув от грохота и лязга, – до сих пор стоят пацаны – перед внутренним взором Петра Васильевича. Те же самые, не подросли, не выросли, – стоят, лохматые, давно не стриженные, загорелые, с выгоревшими на солнце белесыми бровями и ресницами. Поезд прогрохотал, умчался уже, сколько лет тому, а они все стоят перед ним как на старой фотографии. Конечно, фотографии этой никогда не было – ну кто в их посёлке стал бы тогда снимать их! Снимок этот существует только в памяти Петра Васильевича. Ну, может, еще и в памяти кого-нибудь из тех пацанов, сверстников его…

Но все это, летом, на улице. Смотри, сколько хочешь – никогда не надоест смотреть. А вот зимой не полюбуешься. Петька хорошо помнит, как зимою, особенно тогдашними суровыми зимами, такими снежными и морозными – как завоет, завьюжит, как понесёт! Неделями метёт и метёт, снегу навалит, занесёт так, на улицу носу не высунешь без валенок, в худой одежонке. Морозы тогда стояли трескучие. Мать на работе в депо весь день, от темна до темна. Хата не топлена. Хотя трубу на вьюшку всегда закрывали вовремя, а все равно холодно. Петька весь день в хате, отрезанный от поездов и от всего мира. Две сестрёнки его младшие притихнут в углу, заиграются в свои куклы. А он сидит у окна,