«Жарки, жарки Хакасии моей…»

Жарки, жарки Хакасии моей

В ладонях трав, на плечах косогоров

Рассыпались огнями средь полей

Земли родной бесценные узоры.

Они зимой цветут в моих глазах,

И жду весну и лета поскорее,

И даже смерть сама – не страх,

Улыбкой матери они меня согреют.

К цветам прекрасным – вечная любовь,

И пусть уйду, не встретив лета,

Но поле опрокинутых жарков

На небе звездами мне будет светом.

«Лев Толстой молвил просто, красиво…»

Лев Толстой молвил просто, красиво,

Будто бы высек на камне кургана:

«Я б не так сильно любил мать-Россию,

Если бы не было Ясной Поляны».

То же скажу о Хакасии милой —

Жить не могу без ковыльных просторов,

Небо держащих атлантов-тасхылов1,

Рек и озер, и тайги разговоров.

Родина малая люлькой качает

В травах узорчатых вешнюю степь,

Жаворонком звонким над ней замирает,

Просит народ, чтобы выжил, окреп.

Жизнь моя в юртах с их дымкою синей,

В цокоте звонком и ржанье коней…

Это – Хакасия, это – Россия,

Богом скрепленных до данных им дней.

«Юрта, сердца юрта средь равнины вольной…»

Юрта, сердца юрта средь равнины вольной

Бриллиантом светит под луною полной,

На восьми огранках пышет жаром солнца,

Как изба из сказки, кругом без оконца,

Облаком на взгорье, Ставкой предка-хана,

Прошлым, настоящим дремлет средь курганов.

Юрта, сердца юрта, юрта-восьмигранник.

В ней живу, дышу я – гость ее и странник.

Может, ночью лунной, той, что так любил я,

Лягу ближе к юрте, сложив руки-крылья,

Лебедь одинокий, брошенный друзьями,

Забелею камнем под восьмью ветрами.

«Луна щекой к кургану прислонилась…»

Луна щекой к кургану прислонилась,

Касаясь трещин, вековых морщин,

Им оказав и честь, и жалость, милость,

Чтоб не терялись средь холмов, долин.

Чтоб передать курганы утром Солнцу,

Тысячелетия так плавно шли.

И я увижу вновь из светлого оконца

Сакральный знак родной своей земли.

«Мне было тридцать, я совсем не спал…»

Мне было тридцать, я совсем не спал,

Моя уж треть осыпалася цветом,

Над нею стынет в искрах краснотал,

Склоняясь над рекой под ветром.

Вещунья-птица сорок лет

Давненько мне откуковала,

Я меньше стал плясать и петь,

Наверно, это старости начало.

Как хороша ты на весеннем свете

Черемух пенных, вставших в хоровод,

Тебе подобную здесь где-то

Я потерял под пенье талых вод.

Твоя улыбка ярким перламутром

Пусть жизни озаряет путь,

А я прощаюсь с уходящим утром,

Любуюсь тем, что больше не вернуть.

«Пикульки, милые пикульки…»

Пикульки, милые пикульки

Моей Хакасии степной!

Зимой стоят под ветром гулким

Забытой юртой под луной.

Но по весне ковром зеленым

В красивейших степи цветах

Встают на радость всем влюбленным,

Как песни праздника в шатрах.

Готовы к жизни, Тун пайраму

Цветами мая отзвенеть,

Им жеребенок утром ранним

В прыжках желает много лет.

Из них мальчишкой средь друзей

Когда-то плел бичи и плетки,

Свистел свирелью из стеблей,

Венок подбрасывал залетке.

«Всегда небес лазурь и синь…»

Всегда небес лазурь и синь

Среди пикулек рассыпались,

Я подбирал их, юрты сын,

Хочу, чтоб и другим достались.

Очей динлинов синева

В пикульих шапках догорает,

Их слава воинов, слова

С глубин веков мне светят раем.

Пикулек синие глаза,

Глаза давно ушедших предков,

Пусть смотрят, как смотреть нельзя

Без ласки и добра, на деток.

«Друзья черноголовые…»

Друзья черноголовые

Собрались у костра,

Плясать и петь готовые,

В свой круг сманив меня.

Танцуй, пой, чернобровая,

На косах диск луны,

Сапожки сшиты новые,

Цветасты и легки.

На плечах плат узорчатый

И на груди пого.

Тебя ли мне пророчили,

Друг, выбери кого.

Оттопали, прохлопали,

Умчались в неба ширь

Иль затерялись во поле,

Забыв меня и мир.

И журавлями серыми,

Собравшись в длинный клин,

Ночлеги метят перьями,

Упавших из седин.

Летят путями торными,

Свернув с тропы вчера.

И за друзьями гордыми,

Пожалуй, мне пора.

«Присели среди трав березы…»

Прис