«Я, наверно, согласен, что я не умру без тебя…»

Я, наверно, согласен, что я не умру без тебя,

т. е. рядом с тобой и, наверное, в этом вся правда

нерастраченной жизни. Уже никого не любя,

я пишу тебе снова, хотя ты, как водится, рядом.

Т. е. в этих страницах, я вновь обращаясь к тебе,

чтобы что-то сказать, что ещё недосказано было

за прожитое время, как свет в запотевшем окне —

пробивается, вроде, но как-то всё мимо и мимо.

Как-то так получилось, что мы не успели сказать,

рассказать о случившемся после последней разлуки —

ты спешила на службу, я, видимо, тоже, опять

согревая в карманах пустых посиневшие руки,

чтобы как-то дожить до тепла и до лучших времён,

что, возможно, уже не случатся, но хочется верить

в этот вымысел, что сам собой замещает закон

окончания жизни, в который не то что не верю —

просто не понимаю… А помнишь, как в старом кафе

мы с тобой засиделись, вплетаясь в рисунок на стенах,

в виноградные кисти, в пейзаж в запотевшем окне

и в пустой разговор об интригах и даже изменах,

что как будто случились уже или могут ещё

с нами точно случиться… Спасали лишь кофе и граппа

в запотевших, опять же, стаканах. Мужчина в плаще

как-то странно смотрел на тебя, на меня, на сатрапа,

что стоял за окном, подпирая собою кусты

белоснежной сирени – но, видимо, власть многолика.

И мужчина в плаще, оставляя стаканы пусты,

уходил восвояси – без шума и даже без крика

о несчастной любви, завершая бессмысленный спор,

как ненужную фразу уже, но в конце предложенья.

Виноград высыхает на стенах, как будто в укор.

И сатрап за стеклом утопает в кустах от волненья.

Я пишу это, чтобы меж нами не стёрлись следы,

как какая-то буква ненужная в самом начале —

чтобы слёз доставало и даже какой-то печали —

нерастраченной после, когда в продолжении лет

мы с тобой расставались надолго – почти что на вечность,

ожидая не чуда уже, а банальный «привет».

Чтобы смерить пространство линейкою, не бесконечность.

И теперь, когда жизнь округлила следы и черты

до семейного снимка в стекле, запотевшем от срока —

я пишу тебе письма, чтоб знать, что уверена ты

в неслучайности встреч… хоть порою судьба и жестока.

    апрель 6. 2013 год

«От расправленных крыльев над городом в дни перелёта…»

От расправленных крыльев над городом в дни перелёта

поднимается пыль из оттаявших листьев и пыли

от помятой бумаги, из книг, уже без переплёта,

и которые вывезти после уборки забыли.

Из каких-то веще й, что по осени были изжиты

из обыденной жизни, из той, что хранится годами,

как какая-то важность. Иль попросту были забыты

среди прочего хлама под пылью, с другими вещами,

что ещё недожили свой век и пока – не на свалку,

где пластинки из прошлого слушают на радиоле

под неровные вздохи любителей, что с полустанка

пробираются к даче, к запасам в холодном подполье.

И картошка под музыку жарится с мясом на сале,

как последняя радость, дожившая до потепленья,

до вернувшихся птиц, что кружат, как в последнем угаре,

под восторженный крик поднимаясь всё выше – в волненьи.

Ветер гонит листву вслед с дороги растрёпанным крыльям

и кромешную пыль посылает им тоже вдогонку.

Молодой, долетевший птенец, расквитавшийся с пылью,

пробивается дальше сквозь облако, как сквозь заслонку.

    апрель 6. 2013 год

«Я вдруг услышал пение синички…»

Я вдруг услышал пение синички

на ветке, за окном – так верещала,

что до подушек выгорела спичка,

когда прикуривал… Ничто не предвещало

такой финал. Синичка улетела

и тоже ничего не обещала.

Мне повезло, наверное – мне спела…

и с кем-то будет начинать сначала.

    апрель 8. 2013 год

«Я уже позабыл, как ты выглядишь – видимо, срок…»

Я уже позабыл, как ты выглядишь – видимо, срок.

Да и время пришло забывать и искать по карманам

то очки, то билет, то какую-то мелочь на сок,

чтобы выпить таблетки от боли, как это ни странно —

продолжает болеть и сжимает, как будто в тиски,

с перерывами сердце – врачи говорят на погоду —

я же думаю – это от