«Мы выросли из городских дворов…»

Мы выросли из городских дворов.

И даже не успели удивиться,

Как быстро изменились наши лица.

И Родина. И Вера. И Любовь.

И то, что не случилось. Но творится.

Бессмысленно соженные мосты.

Ослепшие в прозрениях невежды.

И клочьями разбросанной одежды,

Возложенные к женщинам цветы,

Валяются на дальнем побережье.

И многие, как Спасы на крови,

Возвысились в построенных притонах,

Чтоб с бубнами толкаться под амвоном

Без Родины. Без Веры. Без Любви.

Зато с татуированной иконой.

И, ставшая бутылочной, вода

Повсюду освящает позолоту.

А наши дети, выйдя за ворота,

У отпрысков стареющих кидал

Уже стоят в надежде на работу.

Смешно и грустно видеть, как опять

Царями восхищаются плебеи.

И снова перед именем робеют

И тычутся, куда поцеловать

Хозяина карман и портупею.

Но мне плевать на выгодный расчет.

И злобную обиженность баранов.

Во мне всё так же, как это ни странно,

И Родина. И Вера. И еще

Любви благословенная осанна.

А время первобытное течет

С идиотизмом сломанного крана.

«Учителя учили нас тому…»

Учителя учили нас тому

Чему самих их, неучей, учили

Другие неучи.

Вот мы и получили

На каждого не столько по уму,

А сколько от ума недолечили.

«Один вагон. Один маршрут. Одна конечная…»

Один вагон. Один маршрут. Одна конечная.

А настоящим не живут.

Как-будто вечные.

«Закат похожий на рассвет…»

Закат похожий на рассвет.

Очарование Магриба.

За то, что не было и нет,

Чужая женщина, спасибо.

За обращенный силуэт

И безвопросие вопросов.

За горечь сладкой папиросы,

Которой не было и нет.

За одиночество пути

И многотичие за дверью.

За то, что я тебе не верю,

Чужая женщина, прости.

То запотевшее стекло

Произошло, но не случилось.

И ничего не получилось

И получится не могло.

Ночь, обращеннная вослед,

Проснется днем – какой бы ни был.

За то, что не было и нет,

Чужая женщина, спасибо,

Очарование Магриба.

Закат похожий на рассвет.

«Переболит… Переболеет…»

Переболит… Переболеет..

Счастливым некого винить:

Кому даровано любить,

Того Господь не пожалеет.

А пожалея, не простит.

И приревнует, чтоб размазать.

И хрупкость созданной им вазы

В слепых осколках заблестит.

Где обитала пустота,

Так и останутся пустоты.

Любовь же плещется, как ноты

По беломорию листа.

И возгараемой до тла,

Ей, разноликой, все подвластно:

Она и в женщине прекрасна.

И в одиночестве светла.

На каждый день есть свой порог.

Свое рождение и рея.

И вновь рассветами алеют

Бинты ниспосланных дорог.

Любви неведома корысть

Где плыть. Где быть. Где оставаться.

Она везде увидит высь,

И не ослепнет удивляться.

Счастливым некого винить.

Их берега не обмелеют.

Кому даровано любить,

Того Господь не пожалеет.

А, значит, так тому и быть…

«Глубины прячет море подо льдом…»

Глубины прячет море подо льдом.

Зато на лужах мусора навалом.

Всю спину исплевали.

Поделом.

Не прижимай к груди кого попало.

У тех, кто очернять других привык,

Чем мельче ум, тем пакостней язык.

«Куда-то. Перед кем-то…»

Куда-то. Перед кем-то.

С кем-то. Как-то.

Всё, что угодно – кроме тишины.

Как много, убоявшихся себя.

***

Вздохнула проседью дождя

На солнце мокнущая осень.

Всё гуще серость за окном.

«О чем-то каркают вороны…»

О чем-то каркают вороны.

И поезд из железных стен

Скрипит колесами колен.

И окон свальные иконы

Плывут, глазея монотонно,

На нас за стеклами арен.

А я на паперти перрона

Стою, как одинокий член

В толпе отвязанных сирен

И вспоминаю, поименно,

Кому сдавался ночью в плен.

Кто подавал с утра патроны.

А после кофе и лимоны.

И полагал, что насовсем.

А насовсем есть только тлен.

Часы, карманники, вороны.

И уже фыркают вагоны

Вдыхая тягу перемен.

«Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть…»

Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть

И не нащупать верную дорогу,

Подвешенный,

Воистину от Бога,

Фонарь под глазом осветит твой путь.

Нет опыта и ярче, и мудрей,