Вторая осень

До самого первого снега жильцы не знали, кто оставляет черные отпечатки ступней на асфальте перед домом.

То не могла быть краска, потому что похмельный жаворонок Дворник несколько раз безуспешно пытался их оттереть. Дважды действительно старался, а один раз, из этих двух, даже вооружился шваброй, взятой напрокат у Старшей По Дому, пусть и без ее ведома. Она, наряду с основной деятельностью еще и убиралась в подъезде и считала своим правом оставлять уборочный инвентарь за входной дверью. Прознав что Дворник пользуется ее инвентарем, Старшая По Дому прилюдно отчитала его, не посчитавшись с тем, что Дворник действовал ради всеобщего блага.

Тем более, что отпечатки все равно не отмывались.

При ближайшем рассмотрении казалось, что они выжжены, словно кто-то стоял напротив дома, коптя асфальт своими горячими ступнями, а потом бесследно исчезал ни приходя и не уходя. Дворник даже принюхивался к следам, когда никто его не видел, но кроме запаха мокрого асфальта и осенних листьев не уловил ничего особенного.

Асфальт тоже не страдал. Отпечатки появлялись каждую ночь, постепенно бледнели и к полудню сами собой исчезали. До следующей ночи.

– Ну что ты будешь делать, – время от времени произносил Дворник, глядя на это место, и после, обычно, с досадой в голосе, добавлял еще несколько более емких словосочетаний. Но, как вы понимаете, раскрыть тайну это не помогало.

Он чувствовал себя ответственным за следы, так как был первым, кто их обнаружил и, одно время, даже вырос в глазах прочих жильцов, поднявшись с уровня «обычного старого алкоголика с метлой» до «наблюдательного человека». Потом, конечно, когда о тайне узнал весь дом, Дворник вернулся к прежнему статусу, однако, с тех пор, стоило Дворнику оказаться рядом с теми, кто обсуждал эти следы, как он, считая себя обязанным, неизменно поддерживал разговор, в разных версиях рассказывая, как впервые увидел их:

– Стоял дождливый день, грязища…

– Я стоял, курил, намечал фронт работ…

– Сперва я подумал, что кто-то выбросил ботинки…

И так далее.

Религиозная Дева, живущая на третьем этаже, окнами на склады, тоже сходила посмотреть на следы. Несколько дней после этого, прочие жильцы ждали от нее слов о «Диаволе» или каких-нибудь иных инфернальных вещах. Старшая По Дому Уборщица даже заготовила ответ, собираясь в ответ спросить, за каким чертом дьяволу понадобилось в этом доме. Но Дева так ничего и не сказала, еще больше усилив раздражение к себе со стороны окружающих.

Ее и без того не очень любили. В свои двадцать девять лет Дева выглядела на все сорок, благодаря тщательно подобранной неброской одежде и отсутствию макияжа. Жена Механика любила вставить в разговоре со Старшей По Дому, что Религиозная Дева наверняка верит в чистую любовь и какого-нибудь семинариста, который, наконец, одарит ее своим вниманием, а до тех пор она будет ходить одинокой. А не найдет семинариста – отправится в монастырь. Саму Религиозную Деву об этом никто не спрашивал и теория Жены Механика уже долгое время оставалась непроверенной, но чем чаще она об этом говорила, тем больше казалась правдивой. Сама же Дева если и слышала о подобных предположениях, то предпочитала отмалчиваться.

– Это все дети играют! – уверенно заявил Механик, здоровый, во всех смыслах, мужик с густыми, пшеничного цвета, усами, добавляющими ему авторитета, работавший на станции технического обслуживания автомобилей, – мои, во всяком случае, и не на такое способны. Химики, е-мое.

Оба Химика – белобрысые дети с разницей в один год, отрицали свою причастность к следам. Старший легко апеллировал к тому, что по ночам они спят и папа об этом знает. Младший Химик добавлял, что они уже взрослые для таких вещей. В одиннадцать и двенадцать лет уже не до шалостей.

– Это может быть следствием испарения конденсата в пустотах земли, от поверхности тепловых труб, проходящих под асфальтом, – говорил Ученый, дописывающий диссертацию по овощеводству и оттого считающийся единственным потенциально значимым научным сотрудником на весь дом.

Никто из его объяснения ничего не понял, но все допустили справедливость такого явления, хотя почем