Жрец

Артемий Ульянов

«Полуденное летнее солнце подсматривало за молящимися ослепительным желтым глазом. Их было немного, но сила общей молитвы была столь велика, что число не имело значения. Каждый просил о сокровенном, наполняя происходящее тайной, неведомой остальному миру. Почти беззвучно двигая губами, они лишь изредка поднимали глаза, чтобы украдкой взглянуть на явившееся божество. Не изваяние и не икона, совсем живое и явное… Облик его был прост и величественен, как сама природа. Как и положено Высшей силе, Оно находилось прямо перед своей паствой, выше и дальше, восседая на кованом железном алтаре, будто на разделительной линии миров. Таинство не было украшено золотом и торжественными стенами храма. Между алтарем и людьми лежали всего несколько метров грязной земли, покрытой птичьими следами. Настолько близко, чтобы молитвы были услышаны, и настолько далеко, чтобы Божество оставалось божеством… И лишь один из них мог подойти к алтарю чуть ближе других. Он знал о Божестве больше других. Знал, когда оно вернется. И знал, чего оно хочет…»

Артемий Ульянов

Жрец

Посвящается моему детству…

Полуденное летнее солнце подсматривало за молящимися ослепительным желтым глазом. Их было немного, но сила общей молитвы была столь велика, что число не имело значения. Каждый просил о сокровенном, наполняя происходящее тайной, неведомой остальному миру. Почти беззвучно двигая губами, они лишь изредка поднимали глаза, чтобы украдкой взглянуть на явившееся божество. Не изваяние и не икона, совсем живое и явное… Облик его был прост и величественен, как сама природа. Как и положено Высшей силе, Оно находилось прямо перед своей паствой, выше и дальше, восседая на кованом железном алтаре, будто на разделительной линии миров. Таинство не было украшено золотом и торжественными стенами храма. Между алтарем и людьми лежали всего несколько метров грязной земли, покрытой птичьими следами. Настолько близко, чтобы молитвы были услышаны, и настолько далеко, чтобы Божество оставалось божеством… И лишь один из них мог подойти к алтарю чуть ближе других. Он знал о Божестве больше других. Знал, когда оно вернется. И знал, чего оно хочет…

…Понедельник не задался с самого утра, надежно испортив Артемию настроение на весь оставшийся день. До завтрака было еще целых полчаса, а он уже уныло наблюдал, как наглый блондин Петька отчаянно флиртует с рыжеволосой красавицей Светой Аникиной. Они стояли у массивного старого шкафа, и белобрысый тощий повеса увлеченно тараторил что-то про выходные, то и дело бесцеремонно хватая даму за руку. Та благосклонно кивала ему, лишь изредка вставляя «ну да, конечно» и «ага, естественно» в энергичную тираду ухажера. Это модное словцо «естественно» особенно ей удавалось. Она растягивала его с еле уловимым вздохом, непременно заводя огромные синие глаза кверху, к спадающим на лоб огненным кудрям.

Со стороны Артемке было отчетливо видно, что разговор у них не особенно-то и клеится. Возможно, Светку отвлекало большое яблоко. Широко открывая рот, она старательно кусала его, демонстрируя редкие передние зубы. «И зачем он ей нужен? – тоскливо вздыхал про себя Тема, нервно поправляя заправленную в шорты рубаху. – Она же совсем его не слушает, ей же неинтересно. Нашел о чем поговорить – про диафильмы… Да все их смотрели уж по сто раз, даже малышня. Он что, «Остров сокровищ» пересказывает?!» – горько ухмыльнулся Артемий, прислушиваясь к их разговору. Заметив, как Петька вновь тронул за руку его глазастую принцессу, он отвернулся, чтоб было не так обидно. «Может… и мне надо про диафильмы», – тоскливо пробормотал он. И понуро двинулся в столовую, где уже пахло неминуемой творожной запеканкой с порцией сгущенки.

Она происходила в его жизни каждое утро, будто неотвратимое явление природы. Советское государство, опутанное густой сетью детских садов, пичкало этим блюдом своих чад, будущих строителей коммунизма. Временами, когда сгущенки было с избытком, Темка вполне сносно справлялся с обязательной трапезой. Но иногда ее не хотелось – ну просто до слез. Тогда приходилось давиться детсадовским угощением, натужно запихивая в себя творож