Новый Свет

«Никого тут нет в Америке…»

Никого тут нет в Америке,

Только ветер и песок.

Листья вянут в тихом скверике,

Небосклон высок.

Каждый вечер начинается

У накрытого стола.

Пустота мне улыбается,

Спрашивает: «Как дела?»

Говорю: «Дела неважные,

Дорогая пустота.

Спят дома одноэтажные

И другая красота.

Я смотрел помехи в телике,

И, по данным ВКС,

Нету никакой Америки.

Стало быть, и я исчез».

Разговор

«Надо быть по жизни попроворнее», —

Говорили мне ночной порой

Хвойные деревья Калифорнии,

Охристой покрытые корой.

«Да вот как-то всё не получается», —

Отвечал я прямо в темноту, —

«Силы и терпение кончаются,

Как узнать последнюю черту?»

Говорило дерево осеннее:

«Повторителя нелёгок путь.

После полосы перерождения

Не забудь направо повернуть:

В золотом саду на склоне лета

Мертвецы покоятся в тени.

Полосою медленного света

Мирно убаюканы они.

Палые плоды лежат в покое,

Воздух электрический дрожит.

Странствователь, видевший такое,

Непременно смерти убежит».

Кроны воздевая в выси горние,

Говорили мне ночной порой

Хвойные деревья Калифорнии,

Охристой покрытые корой.

Малибу

«Огромная вода тут близко?

Вода весёлая, как снег?» —

Спросил на ломаном английском

Один нерусский человек.

«Огромная вода тут рядом», —

Я отвечал ему тотчас, —

«Вода, напитанная ядом

И неприятная для глаз».

Ответом огорчён он не был,

Вскричал он радостно тогда:

«Вода! Весёлая, как небо!

Большая добрая вода!»

Потом пошёл, как так и надо,

И в набегающей волне

Стоял с жестянкой лимонада,

Добившись своего вполне.

Морская соль смывает сажу,

Рокочет добрый водоём.

Мы с Ваней тут идём по пляжу

И вам привет передаём.

Озеро Пиру

Было ветрено. Было мокро.

Бирюза переходит в охру.

Красота – вверху и внизу.

Охра падает в бирюзу.

Я как рана – ещё не зажил.

И торчу я в этом пейзаже,

Как из бани выскочил в снег —

Незадачливый человек.

Вокруг пальца земли, так близко,

Путь мой росчерком проведён

Там, где утки плывут по-английски,

Через все двенадцать времён.

Что ни день, всё та же беседа

В кабинете моей груди —

Странствователя и домоседа —

Об оставленном позади.

«База, база, мы в тени Плутона…»

База, база, мы в тени Плутона,

С высоты не видно ничего,

Словно летней ночью у затона,

Вечное во мраке торжество.

Припадаю к тёмному окошку:.

Как вы там? Ни тронуть, ни спросить.

Дома не окучена картошка,

И за баней надо обкосить.

База, база, здесь так мало света.

Мчат лучи, как прутики хвои.

Я передаю, но нет ответа.

Где же избы серые твои?

«Уверен, этот мир не настоящий…»

Уверен, этот мир не настоящий.

Здесь просто сняли скучное кино,

Оставили цветы, какой-то ящик,

Всё кверху дном.

Тутовник, пальмы, фикусы и сливы —

Перечислять гербарий нету сил.

Не может быть вот просто так красиво —

Господь бы этого не допустил.

«Как люди движутся сквозь собственные судьбы —…»

Как люди движутся сквозь собственные судьбы —

Как их движения отточенно-верны,

Спокойны взгляды, устремления высоки,

Какая ясная спокойная готовность

И послушание в их облике сквозят!

Как это правильно и как это жестоко…

Поцеловать бы их. Обнять. Предотвратить.

«Прибывает тепло понемножку…»

Прибывает тепло понемножку,

Вдалеке убывает Луна,

Мама с папой сажают картошку,

Потому что картошка нужна.

Пробегают над ними светила

В непомерной своей темноте,

И Луна багрецом окатила

Небосводы на дальней черте.

Тех созвездий не помню я имя,

Что бегут солнотечным путём.

Теплоту поедает зазимье,

Стынет августа окоём.

Убывает тепло понемножку,

Чернотой глубинеет вода,

Мама с папой копают картошку,

Потому что так было всегда.

Константин

Не река – болотина да тина

Отразила много лет назад

Золотое имя Константина

И его погасшие глаза.

Годы, годы неподвижной муки

Созерцал он низенький причал.

Поначалу мучился от скуки,

А потом навеки заскучал.

Он, бывало, только соберётся

Потревожить тайную струну —

Слово пропад