Сладкая полынь-отрава. Повесть для внуков

Анатолий Михайлович Сорокин

Ах, птица счастья – тень невесомого прошлого! Вернись, все прощу, я к тебе без претензий за самые горькие денечки улетевшего и голодного детства! Не вернешься – былое не возвращается. Да и нет острой нужды, чтобы оно возвращалось – особенно в прежнем уродливом виде… Но у многих из нас, завершающих пребывание на этой неизлечимо больной и грешной земле, другого не будет… С надеждой, что у Вас будет лучше! Анатолий Сорокин

Сладкая полынь-отрава

Повесть для внуков

Анатолий Сорокин

Ах, птица счастья – тень невесомого

Прошлого!

Вернись, все прощу, я к тебе без

претензий за самые горькие денечки

улетевшего и голодного детства!

Не вернешься – былое не возвращается.Да и нет острой нужды, чтобы оно

возвращалось – особенно

в прежнем уродливом виде…

Но у многих из нас, завершающих

пребывание на этой неизлечимо больной

и грешной земле, другого не будет.Нам его жаль до щемления в груди,и мы его помним.Его не стоит ни хаять, ни унижать —наше величаво гнетущее прошлое,и не стоит стыдиться. Мы сжились с ним

как смогли, сохранив неиспорченными свои

беспокойные детские души, ищущие полета,чего желаю внукам-правнукам.В отношении нравственности у

нынешний кровавых передельщиков и

новоявленных вершителей русской судьбы

дела плетутся намного отвратнее; мои

человеческие устои и мой разум, оставаясь

в глубокой тревоге, далеко не с ними…

Жизнь дается нам фактом, независимо

от будущих качеств, умения управлять

самими собой, чистоты помыслов, поэтому и жить приличней, с пониманием своей величественной ничтожности…

© Анатолий Сорокин, 2016

ISBN 978-5-4483-2709-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1 Образ из вечности

На пожелтевшей фотографии с обломанными уголками отец в красноармейском шлеме и гимнастерке, подпоясанный звездастым солдатским ремнем. Облокотился на легкую деревянную тумбочку: невысокий, коренастый, простое грубоватое лицо, дороже которого нет и не будут. Нос-шишка к верху, в глазах упрямая самонадеянность, маленькие губы крепко сжаты… Сохранились и другие фотографии, где он с лейтенантом Пилипенко, бывшим кузнецом Скориком, другими сельчанами, но эта ближе всех, мы будто остаемся наедине, грусть моя глубже, из невозможного и невозвратного возникают обрывочные картины, обступающие бегущими тенями, рвут мою душу не истершиеся из памяти голоса… Скорик живее всех, Скорик всегда рядом, а лейтенанта Пилипенко помню плохо. Вернее, мне кажется, что я его все же помню. Хотя и безлико, как нечто недоступное в своей офицерской форме, важное и властное над всеми, даже над силачом Скориком. «Разобьем! Победа будет за нами! К осени ждите!» – и всё. Какой-то не от земли словно. А рядом с кузнецом – вовсе хлипковат, но ему все верят.

Площадь – ступить некуда. Пора сенокосная – подростки примчались прямо на конных грабельках с блестящими спицами. Сенокосилка с задранной вверх косой, набегая в двуконной тяге на площадь, гудит на холостом ходу шестеренками передачи. На бричке с дробинами, высунув босые грязные ноги через боковые решетки, притихли девахи-копнильщицы. За красным столом сам председатель Пимен Авдеевич Углыбов, два бригадира, дед Треух – участник прежней Германской войны, получивший увечье в Гражданскую: «С богом, детушки! Не опозорьтесь тамачки… Оно, с давних времен рогатый стервец роет и роет под нашу границу, вот роги ему и посбивайте».

Представить деда в седле или у пулемета не получается, толкаю под бок Витьку Свищева: «Прям, атаман!»

– У него два Георгия – атаман, тебе!

– Царские награды не в счет, – нахожусь с ответом, испытывая странную неловкость, потому как давно уяснил из отдельных реплик старших, предназначенных не для моих ушей, что и мой дед Василий, вроде бы как сложил безвинную головушку вовсе не за «красну власть». Не знаю почему, но говорить вслух об этом не принято, как и задавать вопросы, расспрашивать, что может закончиться лишь подзатыльником и непонятными упреками мамы…

Многое уж не вспомнить, но