Пролог

Кругом корысть, торг, говор сленга,

Но есть Уилфред, есть Айвенго,

Когда надежда грустно тает,

Его копьё и меч спасают.

    Владилен Елеонский, Айвенго

Не могу сказать, что отец проклял меня. Просто он так трепетно относился к дочери своего лучшего друга-генерала, который трагически погиб в горах Афганистана, что, кажется, меня, своего родного сына, любил намного меньше.

Елена с раннего детства практически постоянно жила у нас. Мы были ровесниками и поначалу дружили, как брат с сестрой, однако, удивительная светлая вспышка, которая озарила моё сознание, когда она как-то раз вошла в гостиную, собираясь в школу, всё изменила.

Я не знал, что со мной происходит. Я начал стесняться Лену.

Одно лишь её присутствие бросало меня в дрожь. Она вела себя по-прежнему и, как будто, ничего не замечала, наверное, потому, что мне удавалось хорошо скрывать самые сокровенные чувства.

Я усиленно занимался фехтованием, она – художественной гимнастикой. Спорт и книги были нашими общими увлечениями.

Однако Лена всё равно умудрялась читать больше меня. Она, кажется, перелопатила всю классику мировой литературы, в то время как я застрял на романах Фенимора Купера.

Мы говорили о многом, нам было о чём поговорить. Моё сладостное чувство к ней стало более ровным, но глубина и сила его не исчезли.

Я вдруг понял, что вначале надо полюбить себя, причём себя настоящего, способного к чему-то стоящему, а не капризного и избалованного эгоиста, которому хочется, и всё тут.

В то медовое лето мы окончили восьмой класс и отдыхали на отцовской даче. Всё произошло само собой.

В лёгком платьице, накинутом на голое тело, Лена дивно пахла полевыми цветами. Её глаза уносили в неведомый и манящий взрослый мир, а её жаркое тело казалось таким естественным продолжением меня, что я не заметил, как наш затянувшийся разговор о нескончаемых метаниях толстовского Пьера Безухова прервался на полуслове, – наши губы слились в сладком поцелуе.

Однако мой отец внезапно встал на нашем пути. Его угораздило неожиданно приехать на дачу.

Не найдя нас в доме, он, шестым чувством уловив что-то неладное, кинулся к деревенскому пруду, окружённому густыми зарослями черёмухи, и застал наш первый поцелуй, который, судя по всему, был всего лишь прелюдией. Если бы отец явился чуть позже, он бы опоздал.

– Какая любовь! – резко сказал он. – Что, интересно, вы собой представляете, чтобы любить по-настоящему? Сладкая, но призрачная блажь, которая лишь сломает вам жизнь, – вот что на вас нашло! Зубы гниют, между прочим, не от студёной родниковой воды, которую ещё добыть надо, а от тёпленького сахарного сиропа, который, вот он, караулит на каждом шагу нашей доблестной городской жизни и сам в рот просится.

Все планы в отношении меня были мгновенно пересмотрены. Вместо того, чтобы продолжать учёбу в школе, я отправился в Московское суворовское училище. Так решил за меня отец.

Он считал, что теперь мне опасно находиться рядом с Леной. Вот когда я впервые узнал о том, что, оказывается, отец давно вынашивает в отношении неё особые планы.

В бытность, когда существовал Союз Советских Социалистических Республик, мой дорогой папа занимал высокую должность в органах государственной безопасности. Однако наступили лихие перемены, и на смену советскому патриотизму и идее социальной справедливости как-то тихо, но твёрдо пришли цинизм, алчность, продажность и корысть.

Принципиальные офицеры были постепенно заменены на безликих и бесхребетных типов. Отца отправили на почётную пенсию.

Учитывая его должность и кое-какие московские связи, новые власти не стали трогать его дачу, даже позволили прирезать охотничьи угодья, оставшиеся бесхозными после успешно рассыпавшегося образцово-показательного совхоза.

В условиях наступившего обновления, которое старой гвардии казалось сплошным развалом прежних справедливых устоев, отец был уверен, что пришли алчные временщики, долго они не протянут, поэтому скоро всё вернётся на круги своя. Главное не унывать и взращивать новую поросль, – ту элиту, которая сможет продолжить благородное дело.

Отец был глубоко убеждён, что в такой обстановке ни в коем