Воскресное

Если б я был рожден в день и год нулевой,

Когда небо зажглось Вифлеемской звездой,

А спустя 30 лет повстречал бы Тебя,

В Галилейской земле, в Иордане-реке,

Догадался ль б тогда, Сын, Отец, Дух Святой,

Что Создатель, которым повержена тьма,

А не просто бедняга, сошедший с ума,

Не обманщик искусный стоит предо мной?

Я бы стал верным воином Рима и гвоздь

Вбил в ладонь твою, царь Иудейский, пророк?

Кровь бы тихо сочилась в терновый венок,

И сжимал бы в руках то ли Вакх, то ль Бог

Виноградную гроздь.

Или все же, Спаситель, я был бы из тех,

Кто, три раза отрекшись, пошел за тобой,

Не к Голгофе, но Аппиевой тропой;

Принял смерть на кресте, только вниз головой,

Искупляя свой грех?

Вот я снова у гроба. Священник и мать

Произносят молитву, пытаясь принять

Смерть как перерожденье для жизни иной-

Из земли – к облакам, да к Господним рукам.

Голосят трое певчих – что ангелов рать,

Тихо плачет отец… Над Голгофой-горой

Божий сын наконец обретает покой,

Небеса безмятежны как водная гладь.

На иконе Твой Лик, время движется в спять

И стремится к нулю. Ты стоишь предо мной.

Революция

У моей постели тени пляшут словно чертенята.

Кровь на белом, кровь на красном – дробь свинцовая стучит —

Там, вдали, в сетях экранных, этой музыки солдаты

Бьются, рвутся за пределы, в небо, в Лету да в гранит.

Кружит огненная лопасть, скачут мины по оврагам —

Всё плывёт Харон по Стиксу на Полтаву и Тузлов.

Любит смерть цветные флаги, страсть, идейность, боль отваги,

Ну а я – бетонный кокон необстрелянных домов.

Сны и фантазии

Мне снилось, в наши окна бьются волны,

Ты смотришь сквозь стекло, и шторм стихает,

Вода уходит в небо, обнажая

Скелеты недостроенных домов,

Мой город детства пуст – песок да камень,

Я мерю время тихими шагами,

Ты засыпаешь, ангел, а над нами

По звездным рекам проплывает Бог.

Быть может, вы в одной ладье сидели,

И звуки полуночной колыбели

Слагали вместе, там, где будто рыбы,

Во тьму ныряют тысячи комет,

Всё шли вперед, до самого причала,

Пока наутро с первыми лучами

Твоей улыбкой, вечной, безначальной

Не загорелся для меня рассвет.

Последний полёт

Ты улыбаешься мне из гроба,

Детство уходит в Рай —

На глинистый берег Кумы,

Туда, где мы оба

Пололи грядки и пили чай.

Этот парад

Опять о тебе не забыл.

Девятого с боем курантов

Ты влился в отряд,

Что с неба смотрит на нас в визир.

Встречного ветра тебе под крылья,

Чтоб как и когда-то на шестнадцатом ТУ

Сквозь облако пыли, сквозь сказки и были

Ты взмыл на расчетную высоту.

Помнишь, как хотелось снова подняться в воздух?

Вот и сбылось… Теперь ты ангелам под стать.

Земным – земное: прах да слёзы.

Им до тебя уже не достать.

Монмартрские фантазии

Кружат мельницы Ван Гога в синем небе над Монмартром,

Пыль клубами поднимают Ланжерона казаки,

В полумраке за собором – призрак Жана Поля Сартра

Или Партра, что родился от Виановой руки…

Я же здесь лишь жалкий пиксель в телефонов море гладком,

Буква, тонущая в бездне непонятных мне речей.

Лучше спрячусь-ка за Тертром, в старой антикварной лавке,

Чтобы Эйфеля фигуру вдеть в кольцо своих ключей.

Крымск в моем телеобъективе

Под моим потолком – серебристые рыбы, в легких кружит вода,

Где-то там – наверху – шепот лодок моторных.

Завтра утром бескровное солнце взойдет, и тогда,

Превратившись в муляку, за эфирным зловоньем

Я дыхание ваше наполню собой

Навсегда.

Вы пройдете по тем, кто был жив

С микрофоном, дешевой бравадой —

Крымск-герой, Крымск-спасительный миф —

Будь ты проклят, восторженно-лживый язык

Вездесущего Ленинграда.

Только дайте мне жабры, чешую, плавники,

Ну я уж уйду, миновав телесети,

Рыбаки, – по течению мутной реки —

Далеко, глубоко. И без вашей руки

Окажусь в тихой Лете.

На шкафуте

Под кипрскими пальмами гуляют моряки,

Стучит волна прибрежная о корабельный ют.

За окнами московскими шумят грузовики,

Да дворники продрогшие на мокрый снег плюют.

Три тысячи шестьсот секунд отсчи