1

Всю свою сознательную жизнь я – подсознательно – занимался саморазрушением. Много где учился – но так и остался без высшего образования; пил; сидел в тюрьме по тяжкой статье. В настоящее время, в 47 лет, я нищий и бомж… Но теперь я кое-что понял. На самом деле я разрушал не свою личность – а только внешнюю оболочку, кокон; настоящее моё «я» растёт внутри.

Раскольников после совершённого убийства, проходя по мосту, ощутил, как улетает куда-то высоко-высоко – и все нити, связывавшие его с человечеством, обрезаны ножницами безвозвратно, навсегда…

Я это тоже почувствовал явственно. И хотя прошло уже без малого 20 лет, отчуждённость моя от людей, по-моему, только возросла. Всё, к чему они стремятся в жизни, что считают важным, значительным, – для меня неинтересно и тягостно. Все их ценности как грошовая погремушка, и всё, чем они потрясают как священным, – кажется мне картонной молнией в руках постановочного Зевса.

Но нет, это не книга про мой конфликт с человечеством. Это было бы слишком напыщенно. Это книга… про дождь. Ведь дождь – это то, что внутри; то, что нас всех объединяет.

2

Когда отбывал наказание в одной из дальневосточных «командировок», пошёл там в школу. Просто чтобы время быстрее проходило. Хотя до этого успел поучиться в университете, в далёком Городе… Нашёл, таким образом, для себя хоть какую-то отдушину в однообразном тусклом существовании. В небольшом одноэтажном школьном здании пахло свежей краской, было непривычно тихо, чисто и празднично; по периметру закипали золотом заросли сирени.

А ещё там работала молодая учительница физики Марина…

Физика выпекалась в печи жарких взглядов, делилась на сдобные булочки, обтянутые джинсиками. Когда Марина (Анатольевна) поворачивалась к доске, наклонялась немного, за мелом или ещё за чем-то, класс замирал… Дождь цепенел за окном. Шум сердец, пульсация эрегированных пенисов в плену застиранных зековских штанов.

Со мной ей, конечно, интереснее было общаться, чем с остальными. Иногда, когда она задерживалась, приходил после уроков, поболтать.

В классе было холодно. Договорились с приятелем с местными умельцами, и они за энное количество универсальной валюты (чай, сигареты) сварганили обогреватель. Батарею. Железные трубы, внутри тэны. Шнур с вилкой для подключения в розетку. Аккуратные сварные швы, никакой протечки.

– Ты знаешь, я не считаю себя вправе кого-то судить. У каждого, как говорится, своя жизнь и свой путь, – она говорила, чуточку растягивая гласные – и это тоже было чертовски мило и сексуально! – Ты думаешь, я здесь от хорошей жизни? Ну да, муж работает здесь, удобно. Зарплата повыше, чем в обычной школе…

Дальше шли обычные сетования на свою судьбу. А я сидел и любовался этим изящным, красивым существом, словно по волшебству перенесённым в нашу серость из другой, яркой, праздничной, вольной жизни!

Привезла как-то показать фотографии сынишки: вот он в маленьком матросском костюмчике – а вот в столь же миниатюрном гусарском доломане…

Потом, вечностей где-то через сто, дверцу клетки всё-таки приоткрыли – и птичка выпорхнула на свободу! Ну я, то бишь. Помню, как ужасно давили сооружённые местными же умельцами ботинки. Нет, мама присылала модные тогда туфли с заострёнными носами, но они мне крайне не понравились. Пришлось «загнать» их за ту же самую местную валюту другому, более приобщённому к современным тенденциям моды сидельцу.

Я уехал в свой город. На прощание оставил ей томик рассказов Борхеса, небольшую, нарядно оформленную в красных тонах книжицу.

Первое письмо моё к ней было обычное, на бумаге. Потом стали переписываться по электронной почте: она по мере сил пыталась ликвидировать мою компьютерную безграмотность. Рассказывала в посланиях о новой работе, о семье, о детях (к тому времени родилась ещё дочь), о поездках на дачу, где она с удовольствием хозяйничала. О муже, как она однажды выразилась сгоряча, алкоголике и наркомане. О «любимой» свекрови.

Потом был секс по телефону.

У женщины как минимум три мини-портала в рай. И тот, что сзади – предмет самых тонких вожделений.

Все мы взрослые люди, не надо ханжества. Да и «сексуальные революц