Орясина

Куда ты дел мотор, орясина?

Аль снёс за четверть первача?

И всё поёшь про Стеньку Разина,

И про Емельку Пугача.

    Ю. Кузнецов

Осенний день безрадостный, как бледная немочь, что-то шепелявил сквозь плотно подогнанные оконные стёкла, вызывая чувство безнадёжности и опустошения. Ветер, протискиваясь в щели, нудно и долго рассказывал о времени и о себе, но рассказывал так неинтересно, что вгонял меня в густую чащобу дрёмы, из которой, как я не пытался, так и не мог до конца выбраться.

Короткие промежутки бодрствования сменяли странные видения давно минувшей молодости, которые возвращались снова и снова, напоминая мне о тех истоках, из которых вытекает настоящее, переходя в будущее.

Человек с выбитыми передними зубами, кровоточа дёснами, шепелявил о долге и чести и, скрывая боль, простодушно улыбался большими голубыми глазами, давая понять: что всё путём, ничего, до свадьбы всё заживёт!..

Вот чёрт рыжий, Ванька Добряков, Иван-Поддубный, как многие звали его у нас в общежитии за силу и крепость, пристал к моей дрёме теперь и пугает прошлым, которое так незаметно и быстро перешло в настоящее с заботами о добывании денег. Они, эти деньги, одномоментно стали таким дефицитом, что перерезать горло или пустить пулю из-за них, теперь – пара пустяков, вроде, как сморкнуться. Вот и сижу я в «секрете» за железной дверью, сторожа денежную прибыль с роста банковского. Сижу, как пёс цепной. Прокручиваю ленту своей жизни. А лента длинная, пока прокрутишь, насмеёшься и наплачешься.

Ах, Ванька-Ванька. Ванно, как тебя ещё тогда называли, зачем ты стоишь в моей тесной подсобке, с разбитым ртом, мешая мне сторожить чужое добро, ради которого мы с тобой монтажничая на боевых комсомольских стройках, кувалдой и ломом пробивали скалу, которая сегодня, в настоящее бесовское время, бьёт денежной струёй в закрома теперешних барышников, которые использовали нас наивных в свою пользу. Доказательства тому уйма. Даже в тех анекдотических событиях моего рабочего прошлого проглядывает, пусть в извращённой форме, истинный характер русского человека, стремящегося к самоотвязной, разрушительной воле. Но, как говориться – вольному – воля, а голому – кафтан…

Теперь, при новых порядках, человеку старше сорока лет устроиться на работу почти невозможно, а вот мне повезло. После мытарств и скудности жизни я стал охранником одного из отделений небольшого банка, такого незначительного, что внезапное банкротство его вряд ли кто-либо в стране заметит, кроме обескураженных вкладчиков. Но банк – есть банк, работа – есть работа, хотя, ни работа, ни банк особой гордости у меня не вызывали, вероятно, из-за скудности жалования.

– У хорошего хозяина цепной пёс всегда недокормленный! – так мне однажды сказал Леонид Яковлевич Бронштейн, приютивший меня к службе.

Вот они друзья прошлых игрищ и забав, как пригодились!

Леонид Яковлевич Бронштейн, в своё время был вовсе и не Бронштейном, а Лёней по прозвищу «Каныш». С ним мы жили бок о бок в молодые годы в рабочем общежитии на городской окраине, где я делал первые шаги на такой ухабистой и неровной дороге – под названием судьба.

Вот ведь, как бывает в жизни! Шли с Лёней Бронштейном по одной дороге, а оказались в разных точках. Или нет, – место одно, а высоты разные. Леня хоть и имел кличку Каныш, но был птицей высокого полёта, если не орёл, то ворон – это точно.

Тогда, в нашей прокуренной и просмоленной тяжёлым перегаром комнате, один он – Леонид Яковлевич Бронштейн числился почти, что инженерно-техническим работником. Закончив после школы шестимесячные курсы счетоводов, ему как-то удалось устроиться кладовщиком на монтажный участок.

Кладовая на участке маленькая, но прибыльная: листовой металл, балки любого профиля, кровельное железо, краски, профильный прокат. Да мало ли чего хорошего в кладовке у монтажников! А учёта никакого. Пойди, посчитай, сколько материала ушло, если заказчик процентовки на выполненные работы, не глядя, подписывает – сроки, как всегда поджимают!

Из всех сортов красок и лаков среди монтажников особенно ценился шеллак для антикоррозийного покрытия металла – цвет дегтярный, а запах сп