Первый день весны

И снова в мире – первый день весны,

но – всё – по-прежнему на свете этом:

не стало счастья больше в нём,

ни каплей меньше – в море лжи

и боли… и трещать капели —

устало надоест из года в год о том,

что есть она, чтобы напомнить о весеннем счастье,

что, может быть, пора – давным давно —

нам что-то изменить, избавившись от страха власти,

в котором мы боимся сделать шаг —

навстречу ли, или – невозвратимо – удаляясь…

послушайте капель – хотя бы раз,

попробуйте на вкус – о чем мечталось —

в дни первые весенние – годами,

и, может быть, – изменится весь этот свет:

быть может, – станет ярче он,

и каплей в море горя – меньше,

быть может, – за капели песнью —

тот мир, в котором горя больше нет?…

Каприз

Я облаком несуществующим растаю,

и, может быть, тогда – заплачешь ты…

Или – напротив – будешь очень счастлив —

избавиться от бремени моей любви?

Но, как бы ни было – я облаком

несуществующим растаю, —

и, посмотрев на мир твой – без меня,

решу: вернуться иль – оставить, —

в счастливом одиночестве тебя…

Чужие миры

Забытый старый двор,

скрипят качели ветром, —

там я оставила своё «давно»,

за скрипом не расслышала ответов:

чужие страны, города и лица, —

зачем нужны мне были так

и так спешила к ним, —

таким раскрашенным цветами —

уж слишком яркими для глаз моих, —

иным…

Зачем с поспешным рвением учила

ненужные напевы,

праздников неведомых календари,

из языка в язык переносила

зачем традиции свои, свои стихи, —

мне не расслышать за качелей скрипом

ответов – их не разобрать, —

моё «давно» – за воем ветра скрыто…

накрыто акварелью нового,

что так стараюсь я

своим теперь считать…

Карнавал

Город маленький на берегу залива

радостно рядится в Карнавал, —

лицемерие за масками пытаясь спрятать,

истеричным и фальшивым счастьем заполняют бар:

слишком громкие монро-блондинки,

в белопошлых платьях-париках,

милые старушки, что в мешки одеты,

и, – султанов – целый караван…

Подивившись вдоволь собственным прекрасам,

да дешевым платьям – парикам, —

затихают в ожидании фальшивых звуков,

что уже в священников разряжены готовятся сыграть, —

в серпантин, да конфетти искуссно столь растрепанном, —

баре, превращенном в карнавальный хлам…

И, – при первой заданной нестройно – ноте, —

гитарой ненастроенной, в ненастоящего священника руках, —

запрыгает счастливое народье:

монро, старушки, что годами нафталинены,

и, – султанов – целый караван…

В сем громком, псевдокарнавальном буйстве

покинет в танцах стойку бара нафталином ароматная толпа,

открыв лицо по-настоящему счастливое,

на коем – широко распахнуты и столь удивлены глаза,

улыбка обладателя чьего – столь искренна,

что лишь подумается – он здесь – в первый раз, —

он верит маскам и веселию поддельному, —

фальшивой музыки звучание оркестрами он слышит,

за маскарадом, что вокруг него, не видит —

ни зависти, ни лжи, ни низостей гримас…

Восторженно смеясь всему, что видит,

совсем ребенок – нет ему и двадцати,

вдруг с места встать решит, —

счастливый жизни бара новичок и – сразу всем ответит —

на все вопросы: и о счастьи, и о жизни, о – любви… —

болезнью неизвестной изуродованным телом

он медленно – за полушагом – шаг,

все так же улыбаясь – серпантину,

танцующим старушкам, что в мешки наряжены, —

рукой помахивая всем – словно друзьям —

пересекает бар, одетый в маскарадный полухлам…

И, глядя на счастливое лицо,

глаза, распахнутые удивлением восторга,

забудете о нафталиновых монро,

старушках и султанов караванах,

и звуки, что ненастоящего священника

гитара ненастроенная выдает —

не будут слишком посторонними казаться —

пусть будет это всё, – дарящее тепло

кому-то, кто в нём столько лет нуждался…

пусть будет, если кто – то счастлив им —

ненастоящим карнавалом, для кого – то —

единственным, и потому – таким родным…

Попугай и нестаринные часы

В клетке сидя, старый попугай ворчал о жизни,

утомляя новые часы