.ru

Календарь

Смену сезонов в городе

читаешь по трафаретам.

Унылость букв сообразна

самой манере письма.

«Купаться запрещено»

на шесте у берега – лето.

Тренога «Опасная зона»

в сосульках у дома – зима.

Иных посланий не будет,

даже и не надейся.

Весною – «Ремонт дороги».

Знаешь, чем их мостят.

На горке, откуда в панике

бегут трамвайные рельсы,

Ветер срывает осенью

с провода «Листопад».

«Две сплошные. Всю дорогу – две сплошные…»

Две сплошные. Всю дорогу – две сплошные.

Ныне, присно и вовеки нераздельны.

Мимо них летят дневные и ночные

два безудержных потока параллельных.

Чтобы что-то неизменно было белым,

подновляет их ночами в ржавом свете,

полосатых свечек понаделав,

ангел в светоотражательном жилете.

И лежат середь бензинового смрада,

игнорируя решетки переходов,

целомудренно возлюбленные чада

свежей версией Тристана и Изольды.

Как у них там дальше сложится – не знаю,

но услышу: тормоза кричат визгливо.

Глядь: а дальше-то всего одна сплошная,

и на ней периодически – разрывы.

Брод

В прохладной полутьме подземных переходов

в три флейты дышит Гайдн: за рубль или за так…

Я у реки людской стою, не зная брода,

и думаю о переправах и мостах.

Мы были мастера крушить, сжигать и рушить —

и видишь, вон куда теченьем занесло…

Я опускаюсь вглубь. Гайдн просится наружу.

Флейтист свой инструмент вздымает, как весло.

Вот так мы и пройдём, мелькая в переходах,

и истечет река, и обмелеет брод.

…За рубль или трояк в любое время года.

Дешевле и Харон дотуда не берет.

Соглядатай

Яично-цинковой синички

дежурный утренний визит.

Стою, курю, ломаю спички —

сидит, через плечо глядит.

Голодный взгляд. Головка набок.

Затылок чёрен. Плащик сер.

Откроешь дверь – блюдет порядок

мой личный улиционер.

Ни зёрен ей, ни сальной шкурки:

квартира, сданная внаём.

И на балконе лишь окурки

и выстиранное бельё.

Как говорится, взятки гладки…

А съеду – невелик урон.

Конец четвертого десятка.

Еще не время для ворон.

Дозрела

Весь мир на кого-то и как-нибудь делится,

и в этом источник комедий и драм.

Собаки гуляют собаковладельцев,

а кошковладельцы сидят по домам.

Вот клеть, где арбузы тюремными робами

толкались, пока их не пустят в расход.

Тут нынче повязаны елки: с сугробами

на несколько суток пришел их черед.

Пока в нас нужда, мы чего-то да стоим

и службу исполним в назначенный день.

Удел перезревших – служить перегноем

для елок, арбузов и новых людей.

Маяться

Чей воздух ласточки кроят,

лепя гнездо в проём оконца,

чуть не отхватывая прядь

с виска, обласканного солнцем?

Чью чепуху несёт ольха?

Ей голову морочит ветер

и дразнит пухом паука,

на муху ставящего сети.

Чей золотой запас в траве

из одуванчиков растерян?

Чью ночь щекочет соловей

вдоль самой сонной из артерий?

Чью канитель разводит дождь

и, как ненужные вещицы,

швыряет бусины – не трожь! —

в ладонь, на темя, на ключицы?..

Чей ритм, радуясь – нашёл! —

толкает в грудь смелей и чаще?

Чей мотоцикл-богомол,

завидя путь, усы таращит?

Чьей басовитой маетой

полны березовые косы?

Чьё это всё? Совсем простой

и самый важный из вопросов.

Непереводимое

Эта ночь от дождя соловеет,

влажно дышит сиреневым ртом,

машет кистью – правее, левее —

не жалея о том, что потом…

Чтобы с нею теснее обняться

и увлечь её под локоток,

загибают коленца два братца:

слева – вовчик, а справа – витёк.

И сирень поразвесила уши

и дрожит их томлению в такт,

не гадая, кто хуже, кто лучше,

и не мучаясь – так ли, не так…

Вот и нам под разбойничьи трели,

чью-то дрожь ощущая плечом,

зачастить, ни о чём не жалея,

ни о чём, ни о чём, ни о чём…

«Я земля…»

Лес проснётся – и вот оно, лето.

Под свистки соловьиных команд

на поляне с с лучами рассвета

одуванчик примерил скафандр,

рядом штурман за миг до полёта

проверяет готовность систем,

и дублер их, ещё желторотый,

завтра тоже получит свой шлем —

и прощай, не держи их, опушка,

только солнце