«Я лечу сквозь сны, как сквозь тёмные тучи.

Свет мне скупо отмерен хозяином осени.

Туманные реки, дожди, ветви-щупальца тянет мир, с осторожность спрута трогает воздух…

Длинные ветви – сквозь осень, тянет мир ко мне, тиной плывёт в мутной воде вечной осени, мир плывёт.

Мировая река подо мной. Берега не пускают меня.

Я лечу над рекой.

Добрая мама…

Ещё время… Ещё немного времени – держи меня, держи над хаосом, над домом Левиафана.

Тёплыми руками, сильными руками – держи.

После смерти ты стала сильнее. Я чувствую тебя, я говорю с тобой, ты рядом со мной, ты стала моей богиней, спасительницей моей.

Моя добрая мама…

Дальний свет, тихий свет мой, надежда моя!

Не погасни, не исчезни – красны края туч.

Не оставляй меня наедине с этой рекой! Не дай сорваться, слететь вниз! Не дай утонуть в ледяной, тяжёлой, мёртвой, серо-зелёной воде!

Уродливые твари, порождения грязи, порождения донного ила, речные змеи поднимаются к свету. Извитые спиралями коричневые тела скользят по поверхности вод, длинные пасти ощерены, выпученные белые глаза следят за мной неотрывно.

Хищными бросками летят они по воде, сопровождая меня.

И ждут, когда прервётся мой полёт.

Не дай мне упасть, не дай мне забыть о тебе!»

«Я, тварь Божия, криттер…»

23 августа 200.. года. Последняя запись в дневнике.

– Вот странная у тебя привычка: на сигаретах экономить…

Ладеев бросил окурок в писсуар и повернулся к Валентину.

– Молчишь, Бек? Правильно делаешь, что молчишь. На «Ротманс» не мог разориться? Неплохо ведь зарабатываешь…

Валентин улыбнулся. Криво и неестественно. Он вообще не любил и не умел улыбаться. Но иной реакции на критику со стороны командира так и не выработал.

Возможно, потому, что от природы был несколько туповат, до крайности молчалив, видом – обманчиво простодушен и робок, и в обычной жизни – слегка заторможен.

Но во время боевых операций, словно срываясь с невидимых тормозов, превращался в молниеносно двигающегося и мгновенно и безошибочно разящего врагов демона, безжалостного и холодно-равнодушного инфернального монстра, словно ворвавшегося в этот мир откуда-то из преисподней, населённой гневными богами и тёмными воинами древних мифов.

В иной ситуации Ладеев, хорошо знавший боевые возможности и послужной список Валентина Муратов, агента с оперативным псевдонимом «Бек», не стал бы, пожалуй, без нужды испытывать судьбу и распекать этого бледного, худенького парнишку со стволом в подмышечной кобуре.

Но теперь, точнее – со вчерашнего дня, когда направили Бека в его оперативную группу, нападки и шутки в адрес бледного стали для Ладеева совершенно безопасны.

Потому что сумасшедший в бою Бек начальство (всё, без исключения) любил по-собачьи честно, чисто и бескорыстно. И готов был простить начальнику любой, даже самый болезненный пинок.

Пинок, за который иного, не начальствующего, боевого товарища легко отключил бы мгновенным и лёгким взмахом руки.

– Признаёшь вину? И не моргай так жалостливо! Чтобы я у тебя ещё раз сигарету попросил!.. Чёрт, как же в горле саднит…

Валентин пожал плечами, продолжая всё так же виновато улыбаться.

Ладеев откашлялся и сплюнул в раковину.

– И туалет у них, в институте этом научном… некультурно оформлен. А ещё учёные! Интеллигентные люди, а вот позаботиться о такой важной вещи как туалет…

И замолчал, неожиданно прервав монолог.

Пискнул Bluetooth-наушник. Ладеев, будто поправляя его, провёл по мочке уха.

– Пошли, – отрывисто бросил он Беку.

На ходу, сунув руку за пазуху, снял «Беретту» с предохранителя.

– Без глушителей работаем, – предупредил он Валентина. – Телохранителя ты снимаешь, я работаю по объекту…

Дверь институтского туалета открылась, и на пороге появился низенький, лысоватый мужичок. Одет мужичок был в серый хозяйственный халат, засаленный ворот которого отчего-то стоял дыбом, будто кто-то пытался то ли слишком энергично поправить его, то ли стянуть халат через голову.

Мужичок прижимал к груди невысокую лестницу—стремянку в три ступени, изрядно измазанную серой извёсткой, и моток синей трёхжильной электропроводки.

Мужичок посмотрел на Ладеева недоумённо и, пробормотав: «обалдели с