Любовь Юрки Ярового

Илюшка очень изменился за шесть лет, но Юрий узнал его сразу. Тугой толчок в сердце, или онемевшие вдруг ноги, пригвоздили его на исходящей жарким маревом, дороге и заставили стоять, пока оборванный, худенький мальчишка, диковато косясь на него, не прошел мимо. Он знал, что Ольгин, младшенький, был оставлен судом в селе, но встреча, все-таки, стала неожиданностью.

Денег у Юрия не было, друзьями он так и не обзавелся, так что он пребывал трезвый, почти не выходя из обветшалой избенки матери.

В доме привычно пахло замызганным тряпьем и гнилью из подпола, но это было так созвучно его жизни, что он целыми днями сидел у окна и курил самокрутки из остатков отцовского самосада, найденного в кладовке. Недолгие походы в магазин за хлебом, поначалу дававшиеся ему с трудом, стали не столь страшны, но все еще были единственными вылазками за калитку дома.

Центральная улица села была пуста и знойна, как всегда в полдень, и Илюшка уже был далеко, но, все же, самая страшная встреча уже состоялась, и она оказалась именно с ним. Рука остановилась на полпути, так и не совершивши крест – в прохладной синеве глаз мальчишки ему в первую секунду увиделся взгляд Ольги, взгляд их первой встречи пятнадцать лет назад.

Все сложилось бы иначе для него, если бы судьба вновь и вновь, на каждом повороте не сталкивала его с ней. И что? В итоге та же судьба даже не дала ее увидеть, не дала проститься с той, что была единственным существом на земле, ради которого он жил.

Юрий до сих пор помнил то состояние онемения-как будто кто-то высосал всю кровь из тела-с которым он сутки провалялся в погребе сестры, куда она спрятала его от милиции, сунув спасительную бутылку самогона.

Наверху бушевали страсти, сновали машины с мигалками, отыскивая его, птичьими криками доносились голоса, а он бездумно лежал в яме, не ощущая ни холодной сырости земли, ни течения времени, по – детски желая одного – остаться там навсегда.

Илюшка уже скрылся за дверью магазина, когда он, наконец, тронулся с места, но войти сейчас в избу с черным зевом полуразрушенной печи он не мог.

Ноги послушно несли его к реке на заливной плес и безмолвие. Юрий рухнул на песок, так далеко погребенная боль расползалась по лицу слезами и мутными каплями застревали в щетине.

Странный мир, как странный сон, окружал его и в то же время не принимал в себя ни его самого, ни наплыв массы его обычно разбросанных чувств.

Но Юрий уже давно оставил попытки продавить этот сгусток жизни, чтобы обрести и саму жизнь, и свою дорогу в ней.

Облака плыли над миром тишины, маня своей дальностью, как и в тот день, когда Ольга вдруг встала над ним, бесстыдно ослепляя его, пятнадцатилетнего, просвечивающим сквозь тряпицу платья налитым, пахнувшим запретным, телом.

Взгляд Ольги, откровенно и страшно обнажал его тайну вожделений и мук плоти. Юрий помнил стыд своего бегства сквозь заросли талины и заливистый смех женщины вслед.

С того дня лето превратилось в бесконечное кружение вокруг молоденькой жены старшего брата, в желание вновь пережить изнуряющее волнение и истому разоблачения под ее взглядом.

Дни и ночи этих месяцев слились в упоительное ощущение счастья, но Юрка не помнил ни одного разговора с ней. Их не было, и молчание подчеркивало тайну особых отношений, однако каникулы кончились, и Юрка вернулся в город, где учился на втором курсе техникума.

Единственный из четырех сыновей семейства Яровых он получал образование и обещался стать горожанином.

Была в семье и девчонка – Валька, бесшабашная и беспризорная по молодости, как почти все деревенские последыши в семьях, перегруженных работой по хозяйству в своих усадьбах, на совхозных фермах и полях.

Пожалуй, этот семестр был последним беззаботным временем для Юрки.

На зимних каникулах он уже разглядывал первенца брата и Ольги, все еще живших в родительском доме, и ждущих совхозную квартиру на Центральной усадьбе.

В доме было тесно и многолюдно, а вот все дневные работы по хозяйству легли на его и Ольгины плечи.

Затемно, влезши в самокатки с калошами, Юрий шел на скотный двор и, задавая корм скоту, ожидал тех минут, когда с подойнико